Так уж сложилось, что Америка — это не просто «страна среди стран», она имеет не только географическое, экономическое, геополитическое измерение, но и измерение метафизическое. Поразительным образом даже «отдельно взятая Америка» есть некая идея, способная фигурировать в одном ряду с такими идеями, как, например, «перестройка», «рецессия», «аутизм» или «озоновая дыра», причем надо признать, что свой метафизический статус Америка обрела до того, как стала сверхдержавой, в сущности, с момента своего возникновения. Как нечто метафизическое Америку рассматривают Алексис де Токвиль, Ницше, Эрнст Юнгер, Бодрийяр — и, что интересно, дают ей оценки, полностью противоречащие друг другу. Так или иначе, но без учета метафизической составляющей невозможно понять ни образ Америки в глазах остального человечества, ни ее роль в современном мире. А очевидная противоречивость и того, и другого требует правильной расстановки акцентов, иначе спор оказывается неразрешимым и попросту бесплодным.
Размышляя над всемирным вызовом, имя которому Америка, я пришел к выводу, что необходимо различать три ее ипостаси, и если это различение провести правильно, многие недоразумения рассеются сами собой.
Итак, первую ипостась США я определил бы как американский натурализм. В моем понимании это то, чем может гордиться Америка: тут и удивительная независимость в своих предпочтениях, готовность спокойно защищать свой выбор, не поддаваясь разного рода наваждениям. Мало ли какую игру называет футболом весь мир? Мы-то знаем, что такое футбол, и ни на какой «соккер» его не променяем. К американскому натурализму относится глубинное уважение к настоящим профессионалам своего дела, неважно, занимаются ли они поэзией, расшифровкой египетских иероглифов или выращиванием арахиса. Сюда относится и удивительной иммунитет к риторике: сгодится любое косноязычие, если под ним проглядывает искренность. Ну и, конечно, самостоятельность, которую можно назвать максимальной автономностью бытия, ибо она касается и денежных вопросов, и литературных предпочтений, и отношений с Богом. Если бы ангел, встречающий в раю, протянул попавшему туда карту, обвел карандашом территорию и сказал: «Вот твой персональный участок рая, обустраивайся и живи», американец удивился бы в последнюю очередь, он, пожалуй, воспринял бы это как должное.
И еще много чего симпатичного можно отнести к сфере американского натурализма. Впрочем, немало и того, что может вызвать досаду, даже раздражение. В конце концов, и иммунитет к риторике можно расценить как свидетельство ограниченности, приземленности, как неспособность вдохновиться правильным порядком слов. Опять же, зацикленность на юриспруденции — сейчас это печальное наваждение распространилось повсюду, но в США внутренняя юридическая казуистика приняла форму прямо-таки национального помешательства. Словом, отношение к особенностям «национального характера» может быть различным, но в целом американский натурализм вызывает уважение у большинства из тех, кто с ним сталкивался.
Вторая ипостась сверхдержавы, с которой приходится иметь дело миру, — это американский империализм. Особых симпатий, он, разумеется, не вызывает, американская экспансия наталкивается на противодействие, отовсюду звучат обвинения в пренебрежении нормами международного права (обвинений было бы меньше, если бы сама американская дипломатия так не подчеркивала приверженность духу и букве международного права) — но живем мы не в раю и приоритет национальных интересов неизбежно оборачивается ущербом для чьих-то других национальных интересов, так что, вообще говоря, удивляться тут нечему. Скажем, российский и китайский империализм характеризуются большей сдержанностью — так ведь и силенок поменьше, если принимать во внимание совокупность факторов. Присутствует еще некоторый избыток лицемерия, словно бы в противовес внутреннему доминированию буквы закона (и даже не буквы, а запятой), но и к этому можно приспособиться, поскольку завеса видимости всегда создается в геополитических играх. Возможно, что «партнеры» США предпочли бы более прозрачные правила, когда некоторые вещи всё же называются своими именами (таким оазисом, например, является Совет Безопасности ООН, благодаря которому мир неоднократно избегал худших сценариев), однако стиль диктует сильнейший. Другие просто делают выводы и, пожимая плечами, перенимают опыт. Вот и наш главный санитарный врач Онищенко тоже научился обнаруживать «неправильные ингредиенты» в американских окорочках именно тогда, когда они особенно неправильны, не раньше и не позже..
Словом, при всех своих особенностях американский империализм есть простая данность и с ним можно иметь дело. Чем-чем, а этим мир не удивишь, и святая ненависть к Америке, объединяющая многих совершенно не похожих друг на друга людей в разных уголках Земли, никак не может объясняться только империалистической политикой США.
Но есть еще и третья ипостась, которой уместно, пожалуй, дать имя американский мессианизм. Об этом удивительном феномене можно долго вести речь, однако формат небольшой статьи исключает возможность внятного философского и исторического анализа. В очень кратком и утрированном виде содержание мессианизма таково. В мире есть хорошие и плохие парни, хорошие — это те, кто выбирает своих лидеров с помощью специальной процедуры электоральных игр, не смеется над ежегодным помилованием индейки и превыше всего чтит права человека, список которых раз и навсегда утвержден в Билле о правах. Плохие — те, кто к вышеперечисленным ценностям относится с сомнением и в итоге не дает своим детям даже шанса полюбить бейсбол, церемонию вручения «Оскара», прекрасную американскую Мышь и День сурка.
Тут всё же необходимо несколько серьезных замечаний. История свидетельствует, что в масштабе большого времени побеждает тот (лишь та культура, цивилизация, нация), кто руководствуется сверхзадачей, идеей, способной дать миру новую редакцию истины. Мессианство свойственно всемирным религиям, были примеры и светского мессианизма, взять хотя бы идею Просвещения или Мировой Революции... Идеи всегда будут бороться за души людей, но когда инструментом мессианизма (да еще столь жалкого) становится государство (да еще столь мощное), это повод призадуматься и народам, и национальным элитам. Ибо одно дело — понятный расклад интересов, другое — иррациональная примесь неуемного желания осчастливить других на свой лад. Беда тут не в хитрости и не в лицемерии, а как раз в искренности. Не зря Грегори Бейтсон, выдающийся американский антрополог и один из умнейших людей своего времени, говорил, что идеализм президента Вудро Вильсона сыграл самую зловещую роль в создании условий для подготовки ко Второй мировой войне: тогда ради пресловутых «14 пунктов» были отвергнуты все предварительные конфиденциальные соглашения, Германия была демонстративно унижена и поставлена на колени. Насчет этого историки спорят и по сей день, как впрочем, и о другом детище президента Вильсона — Федеральной резервной системе. Однако слова о благих намерениях, которыми выложена дорога в ад, в области политики справедливы как нигде. Несомненно, что крушение СССР дало новый толчок американскому мессианизму, и компактные технологии постановочных революций тому подтверждение — из них как минимум половина нанесла вред национальным интересам США, но как же не просветить и не осчастливить народы? Таким образом, вызов американского мессианизма в сегодняшней международной повестке дня намного актуальнее глобального потепления (думаю, что и для самих американцев), будет ли найден на него ответ и какой именно, я не знаю.
Зато насчет трех ипостасей могу сказать вполне определенно. Американский натурализм мне симпатичен, думаю, что именно в нем настоящая сила и притягательность Америки. Вторая ипостась, само ее наличие, вызывает у меня некоторую печаль, хотя и с легкой примесью азарта. А вот третья ипостась заставляет вспомнить поэтическое сравнение Арсения Тарковского: как сумасшедший с бритвою в руке...
