После смерти всегда что-нибудь остается.
Бывает, что после смерти остаются допросы и видеозаписи испуганного клерка в темно-синем пальто.
Я это, ехал. Да, там. Не, не там, а вон там. К сожалению, не успел заметить сигнал светофора, до последнего надеялся совершить маневр. Должен заявить. Хочу сообщить. Горько сознавать, что я стал участником, а возможно, и виновником аварии, унесшей жизнь известной актрисы. Некоторые факты искажены. Начинаю сомневаться в честности следствия – так, оно утверждает, что мой паспорт остался в автомобиле на месте аварии. Приношу свои извинения родным и близким. Якобы я оставил все документы. Жаль, что все так получилось. Но это неправда – вот он, мой паспорт! Видите, видите? Факты искажены. Травля. Потом ничего не помню. Вокруг моего имени раздули. Кто-то сказал: трупы – и больше ничего не помню. Хотелось бы верить, что правозащитники примут во внимание. А вот и паспорт! Очнулся уже на «Юго-Западной». Желтый. Желтый сигнал светофора. Дальше не помню. Я выражаю недоверие системе в целом.
Он говорит, а ты на него смотришь. И думаешь – как и всегда почему-то при обсуждении смертей, убийств, наводнений, пожаров и взрывов – очередную дурацкую, вздорную мысль.
Например, думаешь: а ведь я видел ее – ту известную актрису, жизнь которой унесла и т.п. – этим летом, случайно, в одном кабаке, среди ночи. Стол ее помню, он справа, от входа третий, а о чем там шла речь – нет, не помню. Только стол.
Например, думаешь: а герлфрендиха этого клерка – того самого, который в темно-синем пальто, и который, вопреки следствию, не оставлял паспорт на месте аварии, да-да, видите, это его паспорт, - так вот, она будет его любить, если его посадят? Или она скажет – Боже, какой кошмар! – и уйдет к другому клерку?
Например, думаешь: как ужасен русский язык в его казенных формулах. Приношу свои извинения родным и близким. Чем пахнет эта фраза – хлоркой? общественным туалетом? – нет, она пахнет очередью, где все заполняют какие-то бланки, заполнять нужно быстро, тетка в окошечке сердится, и потому очередь торопится и немного потеет.
Например, думаешь: а если кого-то, кого ты так любил, вдруг убил клерк в темно-синем пальто, ну, он до последнего надеялся совершить маневр, но не совершил и убил, - ты же будешь его ненавидеть? Будешь желать ему смерти? А если он заговорит с тобой на суде – принесет свои извинения родным и близким, - что тогда? Крикнешь – чтоб ты сдох, сволочь! - что-то такое? Или не сможешь, потому что нет сил, потому что того, кого ты так любил – больше не существует, а темно-синее пальто, бывшее там, в тот момент, до того, как… – пальто осталось, ну вот же оно, а вот и паспорт. Правозащитники примут во внимание. И зачем тогда кричать?
И ты думаешь эти дурацкие, вздорные мысли. А потом думаешь о другом.
О том, что человек избалован насквозь культурным, литературным восприятием зла. Избалован Мефистофелями и Воландами, Великими Инквизиторами, Раскольниковыми и Ставрогиными, и пусть даже анонимными германско-колымскими конвоирами, за которыми все равно волочатся тени Иосифа и Адольфа, - он избалован злом, у которого есть цель, теория и масштаб. К сожалению, говорит это зло, желтый сигнал светофора еще горел, и мне горько, что причиной аварии, унесшей жизнь и т.п., - но у всего, с вами произошедшего, был свой смысл. Это не только больно, но и зачем-то нужно. Я, говорит такое зло, хоть и лишу вас почти всего, но и кое-что важное вам оставлю, не только запись с темно-синим пальто, искаженными фактами и предъявленным паспортом. Я оставлю вам мотивировку, причину. Она – будет вам и надеждой; как всякая тень, она указывает на присутствие света. И если в том, что клерк услышал одно слово: трупы – и очнулся уже на «Юго-Западной», обнаружится замысел, пусть он и темный, тяжелый, но он обнаружится, - значит, появится крохотный шанс и на то, что где-то есть другой замысел. Другой мир, где от тех, кого ты так любил, остаются не только слова, пахнущие сортиром и хлоркой. Не хлоркой, нет, все-таки очередью.
Но замысла совершить преступное деяние у гражданина, задержанного до предъявления обвинения по статье нарушение правил дорожного движения, повлекшее по неосторожности смерть, - не было. Извинения принесены, факты искажены, следствие проведено, а недоверие системе выражено – и, кроме этих потных слов, ничего уже не будет сказано. Зло – не то, масштабное, литературное, - а это, не успевшее совершить маневр и потому сильно испуганное, не в состоянии обнадежить вас смыслом того, что случилось. Я это, ехал. Не помню. Мне жаль.
И человек, избалованный литературой, ждет высшего, финального суда, на котором все будет объяснено, а потом осуждено, а потом прощено и красиво закруглено – и авария, и третий от входа стол, и сигнал светофора. Суда, для которого после смерти всегда что-нибудь остается.
Человек так устроен, что ждет суда.
Но видит лишь пальто и паспорт.
