Этот бунт существенно отличается от известных истории бессмысленных и беспощадных русских бунтов: в сущности, он больше похож на саботаж.
Внешние проявления негодования изменились за последние полгода, интенсивность его существенно упала, но зато происходило и происходит дальнейшее распространение негодования вширь. Падение интенсивности протестов стало в первую очередь следствием разочарования в лидерах оппозиции, в возможных альтернативах — и это, увы, касается всех лидеров до единого, как недавно возникших на горизонте, так и давненько там маячивших. Однако то, что само негодование никуда не делось, требует обстоятельного анализа причин, среди которых есть и отнюдь не очевидные, не сразу бросающиеся в глаза.
Речь идет о том, что властители дум потеряли подавляющую часть своей аудитории, утратили традиционные места своего кормления и окормления — и все это произошло в кратчайшие (ничтожные в историческом масштабе) сроки. С момента зарождения авторской культуры, Художник неизменно претендовал на власть над душами тех, кто ему внимает, и власть эта отличалась более высоким качеством, чем политическая власть над телами — что уж говорить о России с ее литературоцентризмом, с ее чеканной формулой «поэт в России — больше, чем поэт». Статус творца, производителя символических ценностей, согревал в изгнании, возносил к вершинам славы и известности даже в условиях глубокой социальной периферии, например в советских котельных и вообще в андеграунде, — что могли значить житейские неудобства по сравнению с отечественной и зарубежной признанностью, по сравнению со зримой, явственной надеждой на хранение в вечности собственных вкладов и имен? В конце концов, имелась и альтернатива более мягких времен, возможность получать достойное вознаграждение за свой труд, задействуя прямые рыночные механизмы — спрос на чтение, спрос на искусство. И все это в одночасье рухнуло.
Сетевая среда, «живые журналы» и социальные сети вызвали колоссальную инфляцию статуса автора, каждый получил возможность стать своего рода автором вопреки всем инстанциям вкуса и даже здравому смыслу. Одновременно доступность произведений и вкладов благодаря все той же сетевой среде разрушила прежний рыночный механизм обмена нетленки на звонкую монету и всемирную славу, истребило даже надежду на пусть запоздалое, но непременное будущее воздаяние. Мука неуслышанности возросла на порядок, между тем как численность креативного класса возросла еще больше, так что специфическая тоска непризнанного художника, бывшая уделом немногих, стала теперь не только психологической, но и социальной реальностью.
К свободно парящей интеллигенции присоединились и уличные художники (а граффити является сегодня воистину массовым искусством), люди мыслящие себя в театре — их сегодня больше, чем потенциальных театральных зрителей, ну и, конечно, бесчисленные авторы интернета — в совокупности это уже не метафорический, а настоящий класс, субъект социума и истории, объединенный объективными классовыми интересами. Класс еще не получил общепризнанного имени, но я не вижу причин, почему бы не назвать его арт-пролетариатом: они не лишены средств к существованию, но лишены права на признанность, а главное, не обрели настоящего классового самосознания. Пока смутно, но все более настоятельно внутри арт-пролетариата зреет требование расширить список основных прав человека, включить в него право заниматься искусством как делом жизни безотносительно к рыночной ценности производимого продукта, тем более что конечным продуктом сегодня становится не произведение, а образ жизни. В борьбе за признанность художник выходит на те площадки, к которым приковано внимание общества, и ближайшей к искусству площадкой стала политика.
В Европе сближение политического и художественного пространства продолжается пару последних десятилетий; обвинение искусства в ангажированности уже давным давно никого не смущает. Но, пожалуй, нигде арт-пролетариат не достиг такой численности, как в России — и как раз здесь он абсолютно бесправен. Попытки ворваться в публичную политику сопровождаются различными лозунгами, но если в Риме самым откровенным требованием когда-то было «хлеба и зрелищ!», то теперь сокровенным требованием бунтуюшего креативного класса является немного другой девиз: хлеба и фимиама! Разница между жаждой зрелищ и жаждой фимиама принципиальна и существенна, но интенсивность этих двух, столь непохожих требований постепенно сближается. И поскольку традиционные источники фимиама безнадежно иссохли — их не хватает даже самым креативным креативщикам, — выход напрашивается сам собой: совершать набеги на соседние территории. Вот почему поэзия пытается конкурировать с политическими лозунгами и программами (весьма успешно!), известные и неизвестные писатели тратят драгоценные творческие усилия на публичные прогулки и даже уполномоченные гламурной индустрии, почуяв бесхозный фимиам, тоже отправились в поход. Что уж говорить про воистину голодных, про настоящих арт-пролетариев: война, начатая группой «Война», продолжилась дерзкой вылазкой Pussy Riot, имена множества не столь успешных воинов не удостоились публичного оповещения (а значит, и фимиама), но... Но это только начало, настоящие классовые бои впереди.
Показательна реакция собратьев на акцию pussy-художников, тут, казалось бы, должна преобладать зависть, ревность, замаскированная под презрение: нечто подобное отчасти имеет место. Но все же решительно преобладает классовая солидарность, и это говорит о многом. Креативный класс в подавляющем большинстве поддержал своих, и не только потому что они пострадали, но и потому что они передали важное послание косноязычным обитателям коридоров власти всех уровней. Послание гласит: не надейтесь, что игра всегда будет идти по вашим правилам, не думайте, что ваш способ решать вопросы — единственный. Предстоит новая разметка публичного пространства как такового, и пока особенности новой разметки еще не прояснились, хотя ясно, что традиционные политические партии, так сказать, хищные динозавры, звероящеры прошлого века, потеряют свою гегемонию.
Ясно и другое: бунт креативного класса направлен не только против нынешней власти, она просто ближайшая мишень, обстрел которой обеспечивает самую быструю признанность. Выдвинуто историческое требование повышения статуса искусства, и поскольку это уже не требование одиночек, с ним так или иначе придется считаться любой власти. Кстати, не только в России.
