В бибисишном сериале «Конец парада», где парад - это старинное благородство, а кончается аристократическая культура, - полицейский бежит за девицами-суфражистками по полю для гольфа, грузно бежит, неуклюже, а они, подбирая подолы, несутся, крича на весь 1912 год: право голоса для женщин! право голоса для женщин! Ну конечно, он их не догонит. И даже не из-за того, что Том Стоппард – автор сценария – хочет, чтоб девушки прыгнули через ручей и ушли от ареста, о нет, он не может догнать их просто потому, что вместе с ними бежит само время. И все быстрее - суфражистки на бегу превращаются в феминисток, подолы их делаются мини-юбками, там они еще только выходят замуж без позволения маменьки с папенькой, а вот тут уже вовсю работают, и ложатся в постель с кавалерами, когда захочется, и без всякого замужа растят детей - ужас, незаконнорожденных, но больше и слова-то такого нет, - а потом еще быстрее: теперь они говорят маменьке с папенькой, что надоели вы мне, мол, старые наркоманы, сами устраивайте свои нудные оргии, и уезжают в Сомали помогать сирым-убогим, и усыновляют детей – само собой, сомалийских, и снова выходят замуж, но уже за девочек.
А полицейский, окончательно их упустив, валится на пенек, охая и задыхаясь. Но потом он поднимется и побредет прочь – неловкий, тяжелый, - обратно на поле для гольфа, где он охранял важных джентльменов – лордов и генералов, чье время как будто бы тоже давно убежало. Придет и увидит, что поле - цело, и лорды – правда, слегка потасканные, - все так же машут своими клюшками, и хоть вокруг стало меньше парадов и много больше – разнообразного Сомали, - игра продолжается.
– Не грусти. Все должно измениться, чтобы все осталось по-прежнему, - ласково говорят ему лорды. И лезут в штаны генералам.
Но то бибиси. А на Руси – нет, конечно, никакого английского полицейского, а есть бывший прапор, бывший военрук, ветеран вохры, хозяин ЧОПа, начальник нефти, депутат Думы, блюститель нравственности, кавалер ордена, доктор наук с диссертацией по геополитической безопасности, заслуженный, наконец, мастер по части выпить хоть литр и не окосеть. Но так ли уж велика разница? – он тоже грузный, тяжелый, и очень сердится, ведь только что девушки – ох уж эти девушки! – ворвались и в его мир, ну, пусть там нет ни полей, ни старинного благородства, ни лордов, одна колючая проволока и еще канава, которую надо копать от забора и до обеда, но все равно, они ворвались в его мир, и плясали, и бегали, и орали, и что-то кощунственно-наглое – то ли свободные выборы, то ли усыновление русских детей сомалийскими геями – защищали, и чуть не разрушили всю его нравственность, все его вековые устои, и что теперь с ними сделать – повесить, сжечь, растворить в кислоте, вывалять в перьях и выпороть, - он пока думает, а пока он об этом думает, он то крестится, то кряхтит.
К сожалению, я не Том Стоппард, и мне не дано им командовать, не дано знать, как он поступит, и как это предотвратить. А раз так, то мне хочется тихо погладить его по лысеющей голове и сказать: милый прапор! Дорогой военрук! Родная вохра! Да что уж там, отец родной! Не кряхти, а этих девушек – отпусти.
Скрывать нечего, свету конец, и канаву твою накрывают какие-то новые, страшные волны. Еще немного – и они смоют колючую проволоку, и – сказать страшно – но с ними, пожалуй, не справится даже самый проверенный ЧОП. Все меняется: и что такое была эта твоя геополитическая безопасность – скоро никто не вспомнит, и мальчики, вместо того, чтоб от забора и до обеда копать, пойдут по улице, жамкаясь с другими мальчиками, и под каждым кустом будет им уже не нравственность, а кровать. И что со всем этим делать – жечь, вешать, пороть, - ты не думай, ты лучше перекрестись и попробуй отпустить время на волю. Признать неизбежное, допить свой литр и больше не догонять.
И тогда, уже после того, как все кончится, и забудется, и триста раз перевернется, - ты вдруг увидишь себя там, где ты всегда мечтал быть, - не в канаве, и не в совете по военно-патриотическому воспитанию, - а на поле для гольфа. Вообрази, все погибло, и ЧОП, и мораль, вместо них сомалийские наркоманы усыновляют теперь незаконнорожденных феминисток, и твой ветхий 2012 год для них больше не страшен, напротив, он очень трогателен и комичен, совсем как 1912-й. И даже топот твоих сапогов стал всего лишь подробностью сцены из сериала – вохровец и военрук, тщетно догоняющий время, и время, прыгающее от него через ручей.
Бибиси победило, отец родной. Твоя канава пропала. А поле – цело. По нему все так же ходят потасканные лорды, и машут клюшками, и ничего им не сделается, ведь все обязательно должно измениться – именно для того, чтобы все осталось по-прежнему.
- Не грусти, прапор, - ласково говорят лорды.
Скажи спасибо, не лезут в штаны.
