Одна маленькая девочка просила, чтобы ей подарили собачку. В конце концов ей подарили огромного ньюфаундленда. Девочка смотрит на его ухмыляющуюся слюнявую физиономию и задумчиво произносит:
— Это еще вопрос — кому кого подарили.
Приблизительно по этой схеме 1 июля сего года к Москве присоединили часть Московской области, превышающую по размерам то, что было Москвой еще несколько дней тому назад. Множество лесов, полей и рек вдруг сделались столицей нашей родины. Понятно, что Москве этот приросток — в культурном плане — не переварить. Дело даже не в том, что он обделен историческим наследием — на самом деле не обделен (в первую очередь за счет усадеб, которые носили говорящее название «подмосковные»). Просто это — совершенно иная территория с совершенно иными укладом, форматом, традициями, логистикой и ландшафтом. Другое дело — так ли это в наши дни необходимо? Стоит ли надеяться, что по одну сторону Киевского шоссе станут говорить «булошная» и «дожжи», а по другую — как и раньше говорили. И убиваться от того, что никаких «дожжей» там в результате не случится?
Возьмем лишь один из аспектов московской культуры — городской арго.
В 1984 году я поступил в Московский авиационный институт. И спустя несколько дней после начала занятий вместе с новыми товарищами отправился в тамошнюю достопримечательность — пивную «Пиночет».
«Пиночет» был гадок, но студентами любим. Засаленные столики-стоячки, спертый прокуренный воздух, автоматы с разбавленным пивом, рыбная вонь, толкотня шатающихся тел. В основном туда ходили именно маевцы — для студентов находившихся также неподалеку Строгановки и Пищевого заведение было чересчур брутальным. А для будущих инженеров-конструкторов — в самый раз.
Официально пивная не называлась никак. Прозвище «Пиночет» ей дали все те же маевцы. Версий множество. И потому, что якобы в год ее открытия к власти в Чили пришел Пиночет (никто, естественно, не помнил год прихода к власти Аугусто Пиночета). И потому, что нравы в этом «Пиночете» были жесткие (аналогичным образом возникло неформальное название легендарного питерского «Сайгона»). Кроме того, «Пиночет» был аббревиатурой. Расшифровывался как «Пивная напротив через дорогу» (на оглушение согласной «д» никто, естественно, внимания не обращал, чай не филологи). Но дело, естественно, не в состязании достоверностей версий. Дело в том, что именно название «Пиночет» со всеми этими легендами и домыслами было в той пивной самым красивым, самым романтичным.
Первозданная цель всякого арго — отделение своих от чужих. Скажешь в компании «пивная «Пиночет»» — и сразу ясно, кто имеет отношение к МАИ, а кто — профан. Но в брежневские времена главная цель была в другом — москвичи подсознательно с помощью арго старались сделать свою жизнь красивее. Все эти многочисленные «Ямы», «Автопоилки», «Три поросенка», «Три ступеньки», «За железным занавесом» и так далее романтизировали пошлый поход в грязную рыгаловку, придавали ей пусть и придуманный, но все-таки немножечко ковбойский антураж, были, по сути, тоской по несбыточному. Водка, тайком наливаемая в пиво, называлась укрепителем, а полученная гадость — крепленое, но предварительно разбавленное водой и сдобренное содой пиво — ершом.
В те времена у арго была и третья цель, сакральная и вместе с тем трагикомичная. Неосознанная попытка с помощью переименования изменить сущность переименовываемого объекта. Хорошему-то кличек не давали. У памятника Пушкину их не было вовсе, а у памятника Гагарину — не перечесть. Да что там далеко ходить — скверные школьные учителя получали забавные клички и входили в фольклор, а настоящих педагогов называли все чаще по имени-отчеству.
Все это — пусть и в недавнем, но прошлом. Можно сказать с уверенностью, что сегодня городского арго просто нет. Целый пласт городской культуры прекратил существование. Это, увы, не говорит о том, что все в Москве стало прекрасно, на уровне опекушинского памятника Александру Сергеевичу. Просто малодоходные места переделали в многодоходные, не спросившись у нас, обывателей. И переименовали заодно. Подчас переименование сводилось к официальному закреплению клички.
Был, например, на улице Ангарской обычный номерной гастроном, который окрестные жители звали «Орловским». Ходила легенда о том, что до революции тем магазином владели Орловы. Тот факт, что магазин находится в доме постройки второй половины XX века, никого не смущал. В то время на Ангарской улице жили не архитекторы-искусствоведы, а рабочие железнодорожного депо «Ховрино». Атрибутировать дом было некому.
Пришли новые времена — и магазин сделался официально «Орловским». И что же — из-за этого придумывать ему новое прозвище?
Словечки, возникающие в наши дни по случаю, не имеют никакого отношение к арго. Та же «Манежка» — не более, чем сокращение от «Манежная площадь». Такое же, как и «путевка» — от «путевой лист». Как «дурнушка», «почемучка» и так далее.
Интересно то, что город по большому счету не заметил гибели московского арго. Оно ушло мягко и беспохмельно, как опьянение от благородного напитка. Чисто московские черты характера исчезли еще раньше, частично превратившись в коммерческий бренд (например, хлебосольство). К нынешней Москве — совершенно безболезненно для духа города — можно присоединять хоть леса, хоть кратеры вулканов, хоть заводы-гиганты. Эту кашу никаким уж маслом не испортишь.
