В Мариинке поставили оперу Смутного времени
Пока прогрессивная столичная общественность устраивала протестные акции, гулянья с писателями и «оккупации» парковых зон, в Мариинке готовилась одна из самых провокационных премьер уходящего сезона. Никто из демонстрантов не мог предположить, что последние тренды русскоязычного «Твиттера» озвучат на консервативной оперной сцене.
«Борис Годунов» британского режиссера Грэма Вика ошеломляет не столько современностью (новыми трактовками классики вряд ли кого-то удивишь), сколько своевременностью. Это спектакль-памфлет, бьющий наотмашь. Никаких компромиссов и интеллигентских расшаркиваний: все нарочито, конкретно, дожато до упора. «Народ хочет перемен» — написано в последней сцене почти во весь задник.
Грэм Вик обратился к первой редакции оперы — без польского акта и народного бунта — и соорудил метафору последнего 20-летия русской истории. «Двор Новодевичьего монастыря» превратился в серые обшарпанные катакомбы. Посреди валяется герб СССР, а вокруг снуют рабочие в робах, мужики в кожаных куртках и бабы с авоськами — народ недавно исчезнувшей империи. Выходит мент (в либретто — Пристав) и, угрожая дубинкой, заставляет людей встать на колени. «Царя на Руси хотим поставить!» — искренне поют коленопреклоненные.
Коронация Бориса знаменуется первой метаморфозой пространства — со стен сдирают грязные полотнища, скрывавшие сияющий сусальный алтарь. Нарочитая серость сменяется столь же гротескной позолоченностью, «с небес» спускается огромная золотая люстра, а задник ощетинивается вязью из православных крестов. Герб СССР стыдливо уносят. Борис сзывает всех, «от бояр до нищего слепца», на грандиозный пир. Народ гремит: «Слава!»
Однозначность, с которой Грэм Вик показывает события современной России, можно поставить ему в вину — поэтика британского режиссера почти не оставляет места отвлеченным умствованиям. На сцене знакомый китч — овеществленная и умноженная десятикратно эстетика прайм-тайма федерального канала: попы, кресты, хоругви, иконы, триколор, полиция, ОМОН, гастарбайтеры, светские львицы, чиновники, военные. Этакое ядовитое варево кричащей пошлости. Таков, по мнению британского художника, мир современной России. И надо признать, от истины он недалек.
Линия Гришки Отрепьева (Сергей Семишкур), которую можно было бы обрисовать в духе модной нынче истерии по Госдепу, в спектакле затушевана — самозванец для Грэма Вика второстепенная фигура. Он появляется как бы из ниоткуда, символизируя нарастающее народное сопротивление. В центре — мучения преступного царя Бориса Годунова (блестящая роль Евгения Никитина). Его настоящий соперник — не пубертатный проходимец Лжедмитрий, а кабинетный царедворец Василий Шуйский (Евгений Акимов).
Массовая сцена перед собором Василия Блаженного звучит в спектакле наиболее остро, но виной тому не режиссер, а автор либретто Модест Мусоргский и автор литературного первоисточника Александр Пушкин. После того как ОМОН героически защищает чиновников и их спутниц в шиншилловых мехах от голодающего народа, к Борису обращается Юродивый (Андрей Попов): «Мальчишки отняли копеечку, вели-ка их зарезать, как ты зарезал маленького царевича». Царь останавливает людей в штатском, схвативших наглеца, и просит помолиться за него. «Нельзя молиться за царя Ирода. Богородица не велит!» — будто цитируя скандальную акцию, произносит юродивый-хиппи.
Боярская дума логичным образом превратилась у Вика в Государственную думу РФ. Депутаты сидят спиной к вышеупомянутой надписи, конкретно выражающей чаяния народа. Всю последнюю сцену запечатляют снующие там и сям корреспонденты «Первого канала», его логотип даже не попытались стилизовать.
Единственная осторожность, допущенная постановщиком, — финал спектакля. Юный царевич в исполнении 13-летнего Ивана Худякова стоит за кафедрой спикера Госдумы и завороженно наблюдает, как усопшего Бориса обкладывают венками. Грэм Вик, на протяжении всего действа режущий по живому, будто оставляет в конце небольшой просвет. Власть Бориса пала, и страна на очередном перепутье. Что дальше? Молчит Русь, да и Грэм Вик не дает ответа.
