Я иду на катере вдоль Босфорского
пролива, под мостами, которые соединяют типа Европу и типа Азию, мимо вилл и
домов, что стоят по берегам пролива из Черного моря в Мраморное. Архитектура
тут турецкая, но совсем не та, что заказывал туркам пресловутый однокепочный
мэр. Поинтересней, невзирая на год постройки. Или век постройки. Золотой Рог. Босфор. Что-то настолько знакомое, что перестаешь воспринимать в принципе — как воздух, например.
Уходит вдаль широкая дорога ,
Окутал сопки утренний
туман,
И снова бухта Золотого Рога
Нас провожает в Тихий океан.
Отец
с друзьями пел эту песню в 1964-м и в 1965-м, когда мы жили на Босфоре Восточном. И в
бухте Золотого Рога. Господи, зачем они называли всё так странно — ведь от
Стамбула до Владивостока и Русского острова тысяч девять километров. И общего
только сопки. И довольно хаотичная застройка. И фуникулер на Тигровую сопку. И
вот я тут же, на берегу натурального Босфора, по красивым берегам которого всё тоскуют местные имперцы,
так и не решив, надо было совсем лечь под Византию или все-таки разграбить
Константинополь к чертям, узнаю благостную весть. Проведя всю первую половину
жизни на Дальнем Востоке, я точно знаю: имперские фантазии смешны и глупы ровно
настолько, насколько никому не нужна и та земля, которая есть — все эти никогда
не убираемые от снега улицы — горки Владика, этот вечно без топлива для ТЭЦ
Питер (местное название Петропавловска), толевые сараи на свалке вместо домов
людей на Парамушире и Кунашире (а как же — это на-а-аша исконно-посконная
земля, при этом надо похлопывать себя гордо по пивному животу). Весть о том,
что канатно-вантовый мост через Восточный Босфор наконец-то свели. Он будет
соединять Владивосток и Русский остров. Наш Стамбул начал походить на
настоящий. Теперь у нас есть мост на остров, где была одна из самых жестоких
учебок в Советской армии и флоте. В годы, когда дедовщина свирепствовала хуже,
чем на зоне, моих одноклассников с 1976 года присылали в гробах с примечанием
«несчастный случай». Там, на Русском, еще непонятно, кто и сколько на дне лежит.
Спросите Гришковца — он тоже там был в учебке.
А мы жили через канал — искусственно отрезанный остров
Елена (то у них Босфор, то Наполеон — что было у людей в голове?). Я и дом наш помню,
где жили четыре офицерских семьи, и как вечно нечего было жрать на этом чертовом
острове, и как мать пекла раз в неделю сладкий коржик с творогом, который
покупали на другой стороне канала. А отец тем временем пахал в том, что
Википедия называет «радиотехнической частью с 1930 по 1988», а на самом деле —
в отряде морской радиоразведки. У него и его друзей-летех погоны бы осыпались,
узнай он, что довольно скоро я буду смотреть на заросшие лесом развалины их
части при помощи американского спутника у себя дома в Москве с подачи беглого
(по тем понятиям — предателя Родины) Сергея Брина. Я смотрю Google
Maps и вижу: вот остов техздания, вот тут был штаб, вот тут кубрик
для матросов. А вот наш дом, где мать соседа-ровесника по фамилии Киссель
выливала ему кашу на голову, потому не хотел есть ни в какую. Вот прекрасные
бухты, где я научился плавать раньше, чем читать. Гребешок Свифта на вечернем костре
— лучшее из морской еды, что можно найти
от KaDeWe до Анадыря.
А что это у нас теперь за политика относительно
технической разведки, если простое изучение «Гугл-Карты» показывает уничтожение
этих частей (я не ошибся: следующее место «нашей» службы — Камчатка по данным
бриновских шпионов, которые он раздает направо и налево через TCHP протокол — тоже сплошные
развалины). Разрушено антенное поле, осназовское здание «Сосна» — ничего нет. 20 лет тут за колючей проволокой пахали отец, его сослуживцы и их жены. И
мы — дети — тоже, в общем, пахали. Меня всегда поражала бессмысленность того, что
моряков, танкистов, летчиков страна загоняла в какие-то совершенно
бесчеловечные места с какой-то телегой про величие страны. По сути, впаривая
имперскую идею. Для меня военный поселок
Радыгино кончился, когда те места, из-за которых там еще можно было существовать,
— бесконечная тундра с брусникой и княженикой, лес с кедрачом и грибами — вдруг
превратились в хаотичную паутину горбатых танковых дорог. И стало пусто и
бессмысленно совсем. И невыносимо грязно. В тундре, после того как по ней проехал
танк или ГТ-Т один раз, ничего не растет лет 30. У нас же не Турция.
Самое время мечтать о покорении Царьграда и чтобы щиток
там прибить куда-нибудь. Тем временем государство вбило ещё один гвоздь в гроб
концепции собственной техразведки, уничтожив остатки. А может, всё было не так
и вся эта электронная слежка под шум КИТа была фуфлом на постном масле — и люди
сидели там со своей цингой зря? Гораздо позже, когда я уже стал выпивать с
друзьями-писателями в Переделкино, увидел, как живут те, кто обрекает на
бессмысленное существование практически в блокадных условиях тысячи и тысячи
офицеров, мичманов, матросов по всем северам. Прекрасные виллы почему-то прямо
в поселке Союза писателей с обслугой — матросиками — точно такими же, что
пахали в обложенном пятиметровым снегом секретном центре шесть через шесть три года,
половину времени на консервированном хлебе (слышали про такой?). Ну, конечно,
лучше уж три года на вилле в Переделкино, глядя в рот Хозяину, чем в кубрике
под снегом и точно уж — без вкуса ацетона от хлеба с подводной лодки. И
тотально развращенная система
рекрутирует и воспитывает себе удобных. Как говорил мой сосед по
кубрику, когда я сам служил на флоте: «Вот черт, я чуть было не попал на дачу
служить к адмиралу — прикинь, там их всего два матроса — в шоколаде оба». И никто не хотел в какой нибудь
Петропавловск-50 или в Завойко. В Совгавань.
Можно сколько угодно ахать и картинно по-имперски
скорбеть, разводя руки от Босфора до Восточного Босфора по поводу ржавеющих
кораблей, доставшихся от СССР, или «Мистралей», доставшихся от Саркози, но время
показало, что втихушку ликвидировавшие передовые посты радиоразведки сытые
штабные адмиралы, по сути, признали: выброшенные в топку судьбы людей — все
впустую.
С Днем Радио!
