«Война - не фетиш. Порой за горами оружия и грохотом не видно главного»

Участник войны в Афганистане Олег Ермаков («Знак зверя», «Холст», «Свирель вселенной») считается одним из лучших российских военных прозаиков. О своем новом сборнике "Арифметика войны", выходящем в издательстве «АСТ», писатель рассказал «Неделе». 

- Что за рассказы вошли в новый сборник? С какой периодичностью вы готовите новые книги?

- 9 рассказов и одна повесть, все написано в последнее время и печаталось в «толстых» журналах. Для меня эта книга имеет такое же значение, что и остальные, «афганские» и «мирные», с их помощью мне удается что-то понять. Сочинительство всегда похоже на путешествие в местность, которая лишь казалась хорошо знакомой. Любое путешествие дарит неожиданные встречи, открытия. Никакой периодичности тут быть не может. Состояние странничества непреходяще. Просто дорожные записки начинают занимать много «места», и лучший способ от них избавиться – выпустить книгу. 

- Афганская война была вашей темой и в 1980-е, и в 2000-е. Что изменилось за это время?

- За это время я больше узнал о Востоке, благодаря интернету в том числе.  Сделал запрос в поисковике – и получи послания «Чистых братьев», мудрецов из Басры X века или притчи Санайи из Газни, старинные карты, персидские миниатюры и так далее. Повесть «Шер-Дарваз, дом часовщика» вряд ли могла появиться раньше. В ней дана история кабульского студента, решившего начать свой джихад меча, а не сердца. Без чтений Корана и других источников эту вещь я не смог бы написать. Появились и многие новые свидетельства с нашей и с той стороны. И все, происходившее в Афганистане в эти годы тоже наложило отпечаток на восприятие нашей войны. Резче обозначились тени. 

- Когда герой повести «Возвращение в Кандагар» отправляется в Афганистан, он уже мечтает о писательстве. С вами тоже так было? 

- Да. Сначала я оказался на Байкале, в Баргузинском заповеднике, отправился туда за рассказами, подражая Джеку Лондону, нашедшему на севере свое «золото». Работал лесником и писал первую повесть. Она попала в руки к одному смоленскому литератору, и он позавидовал автору, живущему в чистой тайге, посоветовал там оставаться и не лезть в писательство. Но все же отрывки из моих байкальских записок были опубликованы в заводской многотиражке, это сумела сделать моя учительница географии Елена Даниловна Погуляева. Так что «крещение» состоялось там, на Байкале. 

- Ваш герой в конце концов закапывает азиатские дневники. Это автобиографический эпизод? 

- На аэродроме в Газни, когда нас, дембелей, и наши вещи проверяли, офицер особого отдела заинтересовался моими тетрадями, ему не понравились какие-то записи, и он сказал, что, пожалуй, вернет меня в полк для внимательного ознакомления с дневниками. Прозвучало довольно грозно. Наша партия и так задержалась. Перспектива возвращения в пыльный лагерь посреди выжженной земли у горы Пачангар не радовала. Особист, впрочем, настаивать на немедленном возвращении не стал, но предупредил, что в Кабуле будет хуже. И я предпочел зарыть тетради в песок. 

- Сегодняшняя военная, так называемая «афганская проза» - это все же отдельная субкультура, во многих случаях выполняющая исповедально-терапевтическую функцию? 

- Нет, конечно, военная проза полноценная участница литературного процесса. По крайней мере, должна быть таковой. Возьмите «Чеченские рассказы» Александра Карасева, это интересный пример минималистской психологической прозы. Там показан мятущийся человек, «одиночка в городе» - как именовали таких средневековые интеллектуалы из Басры. Война у него не фетиш. А именно фетишизация войны и свойственна рассказам и повестям многих ее участников, что придает этой прозе черты субкультуры: за горами оружия и грохотом не видно и не слышно чего-то главного. Среди пишущих хорошую «афганскую» прозу, я назвал бы Игоря Фролова и Игоря Афанасьева. 

- Суровая бабушка из рассказа «Блокнот в черной обложке» считает наш народ «спящим», и по мере сил пробует его будить, хотя бы с помощью своего экстравагантного наряда. Как вам кажется, народ у нас и вправду «спящий»? Может, литература его растолкает? 

- Скорее народ столкнет окончательно литературу с парохода, по крайней мере, современную. По данным различных опросов, у нас, да и во всем мире читают все меньше. Свидетельствует ли это о «сне»? Не знаю. Возможно, ответы сейчас ищут где-то еще. Например, в церкви. Свои ответы дают кино, театр, живопись. Кроме того, и просто живущие люди, такие вот суровые бабушки. Хотя, конечно, ничто не заменит книгу, ее сосредоточенную тишину. Чтение похоже на медитацию. Человек читающий приходит в себя. 

- В рассказе «Афганская флейта» именно музыка превозносится как «чудодейственное средство для проникновения в священное», или, говоря другими словами, способ для достижения гармонии. Где для вас граница, когда разговор о войне больше не может продолжаться, и вы переходите к разговору о музыке? 

- Музыка – наименее «материальное» из искусств. Как сновидения дают нам возможность буквально узреть свой внутренний мир, так и музыка позволяет вообразить идеальное, приблизиться к его пониманию. Музыка выстраивает города, которых нигде нет. Классическая музыка – это и есть Идеальный Град, о котором рассуждали упоминавшиеся восточные мудрецы. Вот он – войди туда. У меня была мысль написать о музыканте, потерявшем слух на войне. И никаких границ я не ощутил, это можно сделать. Правда, сейчас меня вообще-то не устраивает вымысел. Мне надоела беллетристика. Я слышал, это рано или поздно случается. Но как-то не верил. И вот сам оказался у этой стены. 

- Вы живете в Смоленске, фактически не участвуете в столичной суете. Не хочется ли все же вписаться в московскую литературную жизнь? 

- Достаточно и того стресса, который получает пишущий человек, приходя в библиотеку. Ну, к домашней библиотеке как-то привык… Одним словом, таков мой характер. 

- Вы упоминаете разрозненное сообщество «4 тысяч мудрецов, вечных странников, искателей истины», благодаря которым «транслируется учение». А в реальной жизни кто ваши единомышленники?

- Я точно знаю троих. Один из них бывший геолог, электрик в Баргузинском заповеднике, а потом судья Валера Меньшиков. В заповеднике от него исходил сильный свет. Я писал об этом человеке в «Свирели вселенной», пишу и в новом романе, который готовится к выходу. Меньшиков был созерцателем и нестяжателем, считал, что на этих принципах надо строить заповедник нового типа. Именно от него я впервые услышал о Лао Цзы и Чжуан Цзы и многие другие вещи. Еще один – отец Григорий из сельского смоленского храма. Его трансляция – внесловесна, и выразить это трудно словами. И третий – бывший разведчик Тудвасев, о нем я пишу в «Арифметике». Он знает тяжесть войны и не пытается от этого спрятаться, его размышления проникнуты совестливостью, и вопросы, которые он старается разрешить, исторические по существу. Мне повезло встретить этих необычных людей. Думаю, и каждый может кого-то назвать из «4 тысяч», повстречавшегося на его пути. И это свидетельствует об одном: «почва» жива. 

Олег Ермаков. Арифметика войны. М.: АСТ, 2012