«Провинциалы — наше всё, соль земли. И как-то получается, что они собираются в Москве»

В программе «Панорама» Берлинского кинофестиваля состоялась премьера фильма Алексея Мизгирева «Конвой» — об офицере, который, отконвоировав дезертира, задумывается о смысле своего существования. С создателем жесткой картины встретился корреспондент «Известий».

— В «Брате-2» герой Бодрова произносит сакраментальную фразу, ставшую лозунгом десятилетия: «Сила в правде». А в чем сила ваших героев?

— Мне этот тезис никогда не нравился — он казался мне немного надуманным. Для меня очень важно, чтобы люди боролись, чтобы у них был вопрос к миру и вопрос к себе. Не вопрос удобства, а вопрос морального беспокойства, внутренняя моральная неустойчивость. «Конвой» — это история про то, что человеку очень важно сохранить это состояние. Желание понять мир и себя в этом мире и как-то объясниться с ним. Не согласиться сначала, а потом помириться — для меня в этом заключается сила, характер. И вокруг таких героев я обычно строю картины.

— Ваши герои всегда терпят поражения.

— Нет, героиня фильма «Бубен, барабан» не проигрывает. Поняв, что она превращается в то, во что не хочет превращаться, она начинает квитаться с собой. Игнат, главный герой «Конвоя», тоже не проигрывает. Он становится человеком. Из состояния полного равнодушия через потрясение он приходит к неравнодушию. Может, он не победитель, но точно не проигравший. Таких героев стоит уважать. Это герои классического русского искусства, русской литературы.

— В жизни вы знакомы с такими героями?

— Конечно. Такие люди есть. Они все живые, не куклы. Поэтому местами неприятно и страшно смотреть картину.

— Вы знаете, что станет с вашим героем после финальных титров?

— Он перестанет ловить солдат. Может быть, уйдет из армии. И точно не будет вести стыдную жизнь — он изменился. И картина об этом изменении.

— Герои меняются, а в жизни происходят изменения?

— Конечно. Прежде всего, в отношении человека к самому себе. Хотя это и звучит архаично — нравственный вопрос и т. д., — но состояние морального беспокойства очень важно. Люди по-другому стали смотреть на самих себя, выходят на митинги, возникает желание понять — кто я такой? Я же не только жующее, носящее какие-то вещи существо, я личность. Главное, что произошло в нашей жизни, — появилась возможность быть самим собой. Иметь вопросы к самому себе и отвечать на них самостоятельно. Быть самостоятельным — не эгоистически, а полноценно человечески. Это очень большая ценность, и ее нужно сохранить.

— Можно назвать «Кремень», «Бубен, барабан», «Конвой» трилогией?

— Я не склонен мыслить трилогиями или тетралогиями, как иные мои старшие товарищи. Но для меня в этих трех фильмах есть преемственность. Я хотел рассказать про отношение этих героев к жизни, про энергию, ярость, отчаяние, смешанное со стремлением заставить всех думать, как ты хочешь, и конфликта, их этого вытекающего. Для меня эти персонажи — одна вселенная. Эти картины разные, но если говорить о главных героях, это люди, что называется, из одного поселка.

— Они все идеалисты.

— Всякий нормальный русский человек — идеалист. Он во что-то верит, на что-то надеется.

— Для вас принципиально, что герои всех ваших картин — провинциалы?

— Я сам провинциал, поэтому чувствую этих людей, знаю, что они богаты, что определение «простой человек» к ним не относится — они совсем не простые. Это соль земли, наше всё. И как-то получается, что они все собираются в Москве. И снимая про Москву, по сути, снимаешь про провинциалов.

— Мне кажется, здесь, в Берлине, иностранцам будет трудно понять ваш фильм.

— Да нет, они всё прекрасно понимают. Когда в Швейцарии, которая еще более спокойная и убаюканная страна, показывали «Бубен, барабан», зрители реагировали в тех же местах, что и наши. С тех пор не верю в миф, что они что-то там про нас не понимают. А многие языковые вещи наши люди и сами не понимают. Например, что «дизель» — это не мотор и не штаны, а дисциплинарный батальон. В фильме нет объяснения, и это принципиально. Главным для меня было — и за это я боролся, — чтобы фильм был понятен эмоционально, он не должен восприниматься головой. Это хитрый фильм.

 Сомневаюсь — значит, существую

«Конвой» — третья полнометражная картина Мизгирева. Пожалуй, самая собранная и самая жесткая из всех. Иностранцам можно только посочувствовать: разобраться в сюжетных перипетиях довольно непросто, а сам режиссер не делает ничего, чтобы упростить понимание происходящего на экране.

Главному герою «Конвоя», майору Игнату, поручено найти и доставить в часть двух дезертиров, которые сбежали, не выдержав издевательств. Один из дезертиров убивает милиционера и прыгает с крыши. Второй объявлен в розыск. Когда его находят, он не пытается бежать.

Игнат действует строго по уставу, ему только и нужно, что доставить в часть «бегунка» и навсегда забыть о нем. «Бегунок» оказывается молодым парнем, который пошел в армию по собственной воле — потому что отец сказал, что армия научит. Из части бежал только затем, чтобы попытаться вернуть обратно своего земляка.

Он не виноват, но за побег и пособничество в убийстве ему светит шесть лет. Доставив дезертира в часть, майор пытается спасти парня от тюрьмы. Но машина запущена, и парень отправится по этапу. Чтобы уже не вернуться или вернуться — кремнем.

В «Конвое» нет ни одного случайного кадра. Брутальный, грубый, лаконичный, он похож на откровенный мужской разговор. Это откровенность оголенного провода под напряжением.

Героями картин Мизгирева становятся несвоевременные идеалисты — люди, живущие по однажды выработанным принципам и не желающие подстраиваться под изменчивую мораль. Это цельнометаллические персонажи, оказавшиеся в ситуации, когда белое становится черным, а вывернувшийся наизнанку мир показывает свое протухшее нутро. И надо выбирать, кто ты — кремень или навоз.

Смердящее нутро — Москва, увиденная глазами провинциала. Где офисы строят рабы, которых «доят» бандиты и менты, а молодых ребят, если в них вдруг мама с папой вложили что-то хорошее, отправляют на перевоспитание в тюрьму — чтобы на выходе получились нормальные представители общества.

Балабановский Брат знал, что сила в правде, и свой «базар» подкреплял дробью из обреза. Проблема тезиса в том, что он легко выворачивался наизнанку и правда оказывалась на стороне силы. А она, как в том анекдоте, вовсе не в правде, а в джоулях.

Герои Мизгирева сильны тем, что однажды начинают сомневаться в своей правде. И с этого сомнения начинается осознание самого себя. Cogito ergo sum. Сомневаюсь, следовательно, существую.