«Рок-н-ролл — это свобода. Не дай себя зарыть»
На черной обложке нового самойловского диска «Треш» — женщина в белом. С отточенной косой наперевес. Близкий образ для фантазий Глеба Самойлова, который дал интервью «Известиям».
— В бытность «Агаты Кристи» блюстители морали неоднократно упрекали тебя и твоего брата Вадима в пагубном влиянии на податливую подростковую психику. Создав The Matrixx, ты продолжаешь слышать подобную критику?
— Меня поражает, как вдруг стали воспринимать рок-н-ролл в этой стране. Его считают теперь явлением абсолютно позитивным, ведущим к свету, чем-то добропорядочным и благообразным. Изменения эти начались с приходом ханжей во власть. Для меня всегда рок-музыка является методом исповедальным, когда человек раскрывает все черты своей натуры, как светлые, так и темные. Он честен перед слушателем. Рок-н-ролл — это свобода. Но сейчас у нас могут докопаться до любого слова в песне. Причем программные директора радиостанций порой делают это не потому, что конкретно им какая-то композиция «режет слух», а потому, что она способна вызвать негативную реакцию у тех, перед кем они отчитываются. Чья-то двойная, тройная перестраховка сегодня встречается повсеместно. Страх — главная объединяющая сила.
— Но ты лично ощущаешь себя внутреннее свободным?
— Ощущаю. До первой резиновой дубинки, которая ударит мне по башке.
— Братья Самойловы волевым решением завершили в прошлом году историю «Агаты Кристи», хотя видимых причин для такого шага вроде бы не было…
— Нам с Вадиком все сложнее было творить вместе. У нас разное мировоззрение. Чем старше мы становились, тем больше сугубо личного появлялось в творчестве каждого из нас. И, считаю, мы поступили правильно, закрыв «Агату Кристи». Это было наше обоюдное решение.
— Ты следишь сейчас за делами своего старшего брата?
— Нет. Мы и раньше не столь уж плотно общались. Просто в силу обстоятельств нам 22 года довелось процентов 80 жизненного времени проводить рядом друг с другом, в рамках «Агаты Кристи». При этом у каждого из нас существовали собственная личная жизнь и свой круг общения. Так происходит и сейчас. Мы не ссорились.
— Как ты отреагировал на характеристику Вадима — «дрессированный пудель при Суркове», данную ему Артемием Троицким?
— Троицкий — человек на язык несдержанный, и еще во времена «Агаты Кристи» мы от него получали эпитеты, что называется, ниже пояса. Ну, типа «жирные уральские декаденты». Что касается упомянутого тобой конфликта, то я в подробности не влезаю. Не хочу ничего комментировать, поскольку Троицкий для меня – человек посторонний, а Вадим — мой брат. Какими бы разными мы с ним не были, слово «брат» для меня много значит.
— Вернемся к музыке. The Matrixx вряд ли когда-нибудь пробьется не то что на наше ТВ, но и в крупные залы. То есть ничего того, что имела «Агата Кристи», тебе не светит?
— Для меня принципиально остаток своей жизни петь так, как я хочу, и о чем я хочу. Публика у нашей группы, которой всего полтора года, есть. И публика эта растет. Многие ждали от The Matrixx повторения «АК». Сейчас таких людей все меньше, а любящих «Матрицу» — все больше.
— Ты все старше, а аудитория твоя, похоже, молодеет. Требуется некая авторская мимикрия?
— Никакой мимикрии. Я не чувствую сейчас своего возраста. В 16 лет я иногда ощущал себя таким мертвым и старым, какими, к слову, могут и некоторые нынешние 16-летние себя чувствовать. Есть в альбоме «Треш» песня «13», сложившаяся уже из опыта общения с сегодняшними подростками, которых и детьми-то не назовешь, они взрослеют раньше, чем взрослели мы. И главная фраза в ней — «не дай себя зарыть». Я сам в какой-то мере Питер Пен, и к таким же, как я, обращаюсь.
— Ты все прочел, все прошел и теперь только перевариваешь накопленное?
— Что-то все равно требуется. С конца 1990-х я понял, что меня не устраивает реальность. Альтернативу ей в детстве я искал в сказках, потом — в рок-музыке, потом в различных психоделических опытах. С возрастом начал искать ее в разнообразных идеологиях и книгах людей — левых, правых, которые противостоят Системе. Общение с такими людьми, в частности с Ильей Кормильцевым, дало мне очень много. Наши позиции с ним были очень похожи.
