«Мы теряем культурный генофонд. Задача моих выставок — его сохранить»

Михаил Шемякин открыл в своем петербургском фонде научно-исследовательскую экспозицию «Рука в искусстве» — из цикла «Воображаемый музей». «Известия» встретились с художником для разговора о новых темах искусства.

— Вы уже представили в Петербурге «Шар в искусстве», «Крик в искусстве». Почему ваше внимание на этот раз привлекла рука?

— Это очень важная тема, которая длится с предысторических времен. Первое изображение руки было сделано первобытными охотниками, а, может, жрецами на стенах пещер, где они обитали. Сегодня тема получила развитие в скульптуре, графике, живописи. Руки и ноги могут заменить собой целую картину. Однажды исследователь творчества Брюллова сказал, что «Последний день Помпеи» написан так, что сгори эта картина и останься один только след ноги бегущего воина или престарелой матери, — и можно по этому фрагменту восстановить целое полотно. Конечно, сказано не без пафоса. Но действительно нога или рука могут очень многое выражать.

— Да, рук у вас — я имеют в виду выставку — много.

— Выставка могла бы быть более интересной и обширной — в 10, в 100 раз! К сожалению, в крошечном пространстве многое просто невозможно уместить. Можете себе представить, сколько материалов на эту тему я собрал за 40 с лишним лет. Но у нас нет никакой поддержки ни от Министерства культуры, ни от городского правительства. И не будет, я в этом уверен.

— На ваших экспозициях что-то всегда нравится, а что-то вызывает отвращение.

— Это абсолютно нормальная реакция. Я всегда повторяю, что в моей лаборатории, именуемой Институтом философии и психологии творчества, у меня нет симпатий и антипатий. Я обязан быть беспристрастным аналитиком. Я иногда выставляю материалы, от которых меня самого может стошнить, но каждый художник имеет право на высказывание. Антагонизму — нет. Кто-то может отвергать современное искусство, возмущаться, что это безобразие по сравнению с Тицианом или Репиным... Но так или иначе оно существует. К примеру, Олег Кулик своими перформансами «Человек-собака» вызвал у многих людей чувство отвращения и неприятия тем, что он мочился на тротуарах и в галереях, подражая нашим четвероногим друзьям. Отлично! У меня множество трансформаций подтеков собачьей мочи. Я хочу пригласить Кулика участвовать в моем перформансе, затем сделаю графическую трансформацию подтеков. Человек-собака фурит — Шемякин зарисовывает. Смычка города с деревней. (Смеется.)

— Любопытная концепция. Какие еще темы в искусстве вам интересны?

— Я занимаюсь исследованиями многих тем. Есть очень сложные, например проблемы вертикальной, горизонтальной линии в абстрактном искусстве. Если я заполню залы фонда этими исследованиями, начиная от русских авангардистов и Родченко, думаю, публике будет скучновато. А если сделаю выставку, допустим, «Круг в искусстве», то у людей голова закружится. Столько художников занимается этой в общем-то красивой темой... Поэтому я выбираю. Сейчас в Америке проходит моя выставка «Башмак в искусстве». Башмаки там не модные вещи от ведущих дизайнеров, они сделаны из хлеба, сахара, невиданного формата, крошечные, миниатюрные.

— Американцы это оплачивают?

— Да. В городе Хадсоне, штат Нью-Йорк, на пожертвования американцев существует небольшой музей. Почти каждый год мы делаем вернисаж такого жанра — с разными материалами. В отличие от наших сегодняшних правителей, американцы давным-давно поняли, что культура — это лицо нации, континента. Хотя они не были знакомы с академиком Лихачевым, который сказал, что если у нации нет культуры, ее существование бессмысленно. Я бы повесил это изречение в кабинетах кремлевских и других чиновников. Мы теряем культурный генофонд. Задача моих выставок — попытаться его сохранить. Тем еще много. И если мы — наш фонд на улице Садовой — будем продолжать существовать и нам не отключат за неуплату электричество и телефоны, то еще сделаем интересные экспозиции.

— Каков ваш график на ближайшее время?

— В Израиле — мастер-класс и выставка моих эскизов к балетам. Затем Москва. В ноябре откроем с госпожой Антоновой в Пушкинском музее выставку оригиналов моей книги о Высоцком «Две судьбы» — там 42 иллюстрации, и одновременно устроим ее презентацию. Господин Гусев, директор Русского музея, считает, что в Петербурге тоже надо сделать презентацию.

— Что нового можно сегодня сказать о Высоцком? Кажется, уже все известно.

— Высоцкий — сложная фигура, «многоугольная». Не нужно создавать из него квасного патриота, которым он не был. Наша дружба была интересной, сильной, творческой. Я шесть лет просидел в наушниках и сделал лучшие записи Высоцкого, потому что понимал: его голос должен остаться. Он это тоже понимал и перепевал каждую песню по 5–6 раз, пока не вытирал пот со лба и говорил: «Всё, здесь я остаюсь». Володя очень серьезно относился к этим записям. Результатом стали семь дисков, которые сегодня, к сожалению, уродуют какие-то блатные компании: вынимают голос Высоцкого, сажают его на фон балалаек, ведь новые русские слушатели любят кабацкий шум. Выходят эти пластинки без моего ведома, называются «Высоцкий в новом музыкальном исполнении» и продаются в магазинах.

— Когда будет готова ваша выставка «Тротуары Парижа»?

— Это одна из самых серьезных моих экспозиций за последние годы. Занимаюсь сбором материала 11 лет. Думал, что в этом году покажу ее в Русском музее. Но оказалось, что я еще не готов. Поэтому по-прежнему работаю с Полуниным, с Адасинским, по-прежнему мы готовимся к перформансу на эту тему. Размышляю об одноактном балете, который планирую показать осенью следующего года в Петербурге, в Мраморном дворце, в рамках большой выставки.