Для Конкурса Чайковского сочинять бирюльки неуместно. В своей пьесе я использую все 88 клавиш рояля

В последние дни легендарную супружескую пару - Майю Плисецкую и Родиона Щедрина -  можно было видеть в Большом зале Московской консерватории с утра до вечера. Причина — в небольшой пьесе «Чайковский этюд», которую Щедрин написал специально для пианистов — участников полуфинала Международного конкурса имени Чайковского. У автора была возможность послушать целых двенадцать интерпретаций своего сочинения.

Как к вам поступил заказ на специальную пьесу для конкурса?

С помощью телефонного звонка из Министерства культуры. Оргкомитет конкурса, возглавляемый Валерием Гергиевым, выбрал композиторов, которым было предложено написать обязательные сочинения.

Часто ли вам приходилось работать в жанре «обязательной музыки»?

Я не раз писал для конкурсов — например, для парижского конкурса Славы Ростроповича. Там за исполнение моей пьесы давали специальный приз, и Слава пригласил меня голосовать вместе с остальными членами жюри. Я оказался в меньшинстве: только пять из одиннадцати мэтров согласились с моим мнением, и Слава, кстати, был не на моей стороне.

Насколько труден ваш «Чайковский этюд»?

Мне думается, что для такого престижнейшего соревнования, как Конкурс Чайковского, писать бирюльки неуместно. Технически это очень непростое сочинение. Но если аппарат пианиста позволит, оно прозвучит очень эффектно. У рояля 88 клавиш. Я не считал, но, по-моему, у меня использованы все до одной.

Известны ли вам случаи, когда обязательные сочинения выходили за рамки конкурса и становились признанными шедеврами?

В шедевры музыка попадает не скоро: время пропускает все через свое большое сито. Но моя пьеса для конкурса Ростроповича нередко звучит, она встречалась мне и на нескольких компакт-дисках. Значит, сердце у нее бьется.

Эволюционировал ли Конкурс Чайковского с 1958 года?

Напротив, в последние годы конкурс стал деградировать и закостеневать. Золотая медаль уже не так широко открывала перед победителем двери в музыкальный мир. В жюри фигурировали одни и те же персоны. Зачастую подчиненность мнению председателя была слишком диктующей. Мне кажется, что нынешняя идея менять председателя жюри на каждом туре — это блестящая находка, как и многие другие нововведения. Мне приходится много ездить и общаться с музыкантами, и я вижу, что внимание к Конкурсу Чайковского резко возросло.

Как вы относитесь к «петровской» идее Валерия Гергиева забрать часть конкурса из Москвы в Петербург?

Во-первых, я думаю, что привлечение Валерия Гергиева в качестве председателя оргкомитета — удачнейшая и мудрая идея. Его влияние в масштабах планеты очень велико. Это человек, которому можно довериться в его видении конкурса. Во-вторых, решение поделить конкурс между двумя столицами мне кажется разумным и справедливым. Ведь почти вся история русской музыки формировалась в Петербурге.

Вы любите работать в конкурсных жюри?

Я не раз бывал членом жюри на престижных конкурсах. На одном из них моим соседом по судейскому столу оказался великий Оливье Мессиан. Мне очень понравилась одна рыжеволосая англичанка: играла талантливо, свежо. Я не выдержал и сказал Мессиану: «Как она прекрасна, мэтр!» И показал свой бюллетень с высшим баллом — 25. Он в ответ достал свой. Там стоял ноль. В этот момент я понял, что такое конкурсы. Больше я в жюри не сижу.

Вы следили за Первым конкурсом имени Чайковского?

Не слишком пристально. Я получал каждодневную информацию от нашего соседа по дому — Эмиля Григорьевича Гилельса. Он был председателем жюри и, кстати, председателем нашего жилищного кооператива. Рассказывал, какое давление на него оказывается. Ведь должен был победить советский пианист, а сердце Гилельса, как и публики, завоевал Ван Клиберн. Потом Гилельс отказался работать в жюри и порекомендовал меня на пост председателя. Фурцева (министр культуры СССР в 1960—1974 годах. — «Известия») меня уговаривала, но я твердо отказался. Все-таки отдать три недели своей жизни, да еще в прекрасном месяце июне, — это слишком много щедрости.

Год назад в интервью «Известиям» вы высказывали опасения за судьбу Большого зала консерватории. Что скажете сейчас, после завершения ремонта?

Музыканты считают, что произошло чудо. Акустика не потеряна, атмосфера сохранена, ощущение праздника при входе в Большой зал вернулось вновь. Надо воздать славу тем людям, которые это сделали. Они дали слово — то, что в России все время нарушается. Сколько раз в Большом театре называли дату открытия и даже репертуар — потом все замолкало. Здесь этого не произошло.

Как вы оцениваете уровень нынешнего конкурса?

Благодаря своим большим рукам во время учебы в консерватории я слыл чемпионом по Первому этюду Шопена. Через много лет я слушал Конкурс Шопена в Варшаве. Японцы и корейцы с маленькими руками так играли этот этюд, что мне хотелось сказать: «Остановись, мгновение! Не потому что ты прекрасно, а потому что я хочу знать, как им это удается». Техническая оснащенность пианистов сейчас выросла колоссально. Блок говорил: «Кто же теперь пишет плохие стихи?» А кто сейчас плохо играет на рояле? Но все-таки для того, чтобы быть лучшим, нужен генетический код, аминокислоты особые. Или, если хотите, божья искра — можно и так это назвать…