Нас называли "Дунькин полк", а немцы - "ночными ведьмами"
70 лет назад началась Великая Отечественная война. А вскоре после этого нынешняя собеседница "Известий" Ирина Ракобольская получила гордое прозвище "ночная ведьма". Так немцы окрестили летчиц 46-го Гвардейского Таманского полка ночных бомбардировщиков, созданного Мариной Расковой. Молодые — от 17 до 22 лет — девчонки, летавшие на фанерно-тряпичных самолетиках, наводили ужас на противника. За три года боев на их счету больше 24 тысяч вылетов, девять уничтоженных железнодорожных эшелонов и 17 переправ, 1092 серьезных взрыва. Мужчин в этом полку не было. О том, как для нее началась война и почему 1941—1945 годы – не самый главный этап жизни, Ирина Ракобольская рассказала обозревателю «Известий».
Начальник штаба 46-го Гвардейского полка, профессор кафедры космических лучей физфака МГУ, мама двух профессоров – физика и психолога, бабушка, прабабушка – это все один человек. Ирина Вячеславовна живет в ГЗ (главном здании МГУ). Она почти не выходит из дома — все таки 91 год, но по-прежнему энергична и в курсе всех событий, происходящих в стране. О Великой Отечественной говорит спокойно, без трагизма. «Жить войной нельзя. О войне надо помнить, — считает Ракобольская. – И мне кажется, что ценить меня надо не за то, что я воевала 70 лет назад, а за то, что я сделала после этой войны».
Под столом у Ракобольской стоит большая железная коробка. Там ее фронтовая переписка. Кусочек истории страны.
Ирина Вячеславовна, хорошо бы письма набрать на компьютере и опубликовать. Интересно же!
— А кто этим будет заниматься? Я и так их рассортировала по датам и адресатам. Сыновьям не до того – слишком много работы. Может, когда-нибудь, уже без меня...
Где вас застала война?
22 июня мы сидели дома у моей подружки Лены Талалаевой и готовились сдавать экзамен по теоретической физике. Вдруг позвонил один мой приятель и говорит: «Девушки, включите радио, сейчас будет говорить Молотов. Кажется, о войне с немцами». Когда закончилась речь Молотова, я заплакала. Потом поехали с Леной в университет на Моховую. Там собралась вся молодежь – комсомольцы, не комсомольцы, приехали все. На собрании мы приняли решение: признаем себя мобилизованными партией и правительством.
Какой резкий переход от сессии к войне. Она сразу почувствовалась?
Нет, ощущение войны появилось позже, когда над Москвой летали белые фонари, город был затемненным, а на площадях рисовали улицы и крыши, чтобы ввести противника в заблуждение. Но обстановка с каждым днем становилась все более военизированной. Только прошла первая неделя, как нас всех собрали и отправили в Рязанскую область. Колхозники ушли на фронт, сено гнило, и кто-то должен был его убирать. Приехали на место, а там полчища комаров — началась малярия. Первым заболел мой будущий муж Дима Линде, тоже студент физфака, потом – друг Мишка. Я позже подхватила малярию, уже на фронте.
Куда именно вы попали?
Всех студентов взяли в штурманскую группу, потому что штурман должен уметь считать и быть минимально грамотным. Летчики, конечно, были очень опытные, но с образованием три—шесть классов. Мы прошли медкомиссию, получили шинели, сапоги 42—43-го размеров, портянки и мужское белье – белые рубахи и кальсоны. Разбили нас на группы, повели на вокзал и отправили в авиационную школу пилотов в Энгельсе.
Страх был?
Да. К этому времени – осень 1941 года – немцы уже подходили близко, Москва была с пригашенными огнями, началась эвакуация людей, предприятий. В Энгельс нас везла Раскова. Она постоянно ходила договариваться с начальниками вокзалов, чтобы наш состав не задерживали, пропускали. В это время ведь вся страна куда-то ехала. Одни – к фронту, другие увозили оборудование в тыл, все дороги были забиты. Когда мы наконец приехали в Энгельс и вышли из вагонов, это была неоформленная, лохматая, с грязными волосами армия. Нас построили и зачитали приказ № 1: всем девушкам подстричься, волосы спереди на пол-уха. Оставить волосы можно было только с личного разрешения Марины Расковой. Но разве могли мы обращаться к Расковой с какими-то косами?
А какой она была, жесткой?
Знаете, меня взяли сразу в начальники штаба. Назначили без согласования со мной. И я пошла к Расковой: «Не хочу быть начштаба, хочу летать». Она так холодно на меня посмотрела и сказала: «Я гражданских разговоров не люблю». Раскова была удивительная женщина. Сильная, ничего не боялась, умела преодолевать все преграды. И нам всегда говорила: «Девочки, никого и ничего не бойтесь. Если вы уверены в своей правоте, смело идите вперед». Я потом всю свою мирную жизнь жила по этим заветам Марины Расковой.
Вы были единственным женским летным полком. Наверное, относились к вам снисходительно?
Плохо к нам относились. "Дунькин полк" нас называли, по имени командира Евдокии Бершанской. Обидно было очень. К нам сначала присылали парней, чтобы они нас поучили – мы же многого не знали, не умели даже из прожекторов выходить. Но они очень презрительно к нам относились. И мы сказали – нам никого не надо, мы сами все освоим. Насмешки и дух соревнования только подталкивали нас вперед. В общем, через полгода мы стали в один ряд с ними, а потом уже стали лучше мужиков воевать.
Но командование-то вас любило?
Не то чтобы любило, но командующие к нам приезжали. Вообще они просто так по частям не ездят, но тут было интересно — какие-то девчонки, а хорошо летают. Вот чудо!
Вспоминаю 1942 год. Отступление Южного фронта. Даже не отступление, а бегство. В это время был написан самый страшный приказ за время войны — № 227, запрещавший отступление и вводивший заградотряды и штрафбаты. Я читала приказ, а рядом сидели мои девчонки и плакали. Потому что и мы тоже – войска Южного фронта. Мы дошли до станицы Ассиновская. Идти больше некуда – дальше только Владикавказ и горы. Наступило 7 ноября, праздник. Я построила полк в здании школы и начала зачитывать разные поздравительные приказы. И вдруг подъезжают какие-то генералы. Я стала считать звездочки у самого главного, но одну звездочку приняла за птичку (у нас в авиации птички были) и не посчитала ее. Докладываю: «Товарищ генерал-полковник!» Приходит командир полка Бершанская, тоже считает звездочки и обращается: «Товарищ генерал-полковник». Прибегает командир дивизии, тоже считает и опять: «Генерал-полковник». А он нам: «Да что вы все меня в звании понижаете! Это был генерал-армии Тюленев, командующий Южным фронтом.
Разозлился генерал армии?
Да нет. Он увидел перед собой девчонок в огромных сапогах, мужских рубахах, длинных брюках... Стал расспрашивать, что нам нужно, почему мы в такой форме.
И что вы у него попросили?
Ничего не просили, но сказали, что у нас нет белья. И сапоги ужасные — кирзовые, 43-го размера. Он выслушал нас, уехал, а через какое-то время прислал свою мастерскую. Со всех девчонок сняли мерки и сшили нам синие юбки и коричневые гимнастерки. И подарили нам красные американские сапожки. Только эти сапоги пропускали воду, как промокашка. Называлось это у нас «тюленевская форма». Прислал еще белую материю, чтобы девочки сами сшили себе белье.
Вы говорили, что самое большое впечатление на вас произвел маршал Рокоссовский.
Да. Я с ним встречалась несколько раз. Это был удивительный человек – очень воспитанный, настоящий джентльмен. Когда пяти нашим девушкам присвоили звание Героя Советского Союза, вручать звездочки приехал сам Рокоссовский. Он со своими генералами сидел в комнате, а я вошла с каким-то докладом: «Товарищ маршал, разрешите обратиться к командиру полка». — «Обращайтесь». Я начинаю докладывать, и вдруг Рокоссовский и все генералы встают. До меня дошло: Рокоссовский встал передо мной как перед женщиной. Да разве такое было за все время войны? Разве нас кто-то считал за женщин!
После окончания войны наш полк отвезли в бывший немецкий спортивный женский лагерь. Мы там отдыхали. А в конце мая приехал Рокоссовский и устроил нам День Победы. Накрыли стол, играл оркестр, девочки танцевали. В это время по прямому проводу ему позвонил Сталин. Рокоссовский не останавливая оркестр, подошел к телефону. А потом рассказал нам: «Я совершенно не слышал, что Сталин говорил, только отвечал: так точно, так точно».
Рокоссовский рассказывал много историй, вспомнил и про ужин Победы, который устраивали в Кремле. Сталин посадил его рядом с собой, Рокоссовский немного испугался. Сталин взял его рюмку и поставил на пол, рядом с ней – свою. Потом наклонился и взял свою, Рокоссовский — свою. Сталин с ним чокнулся и говорит: «Уважаю тебя, как мать-землю». А я из рук Рокоссовского получила орден Красного Знамени.
Если бы сейчас война началась, пошли бы молодые воевать?
Уверена, что да. Так же, как и мы. Мы ведь были не героями, а обычными ребятами. В экстремальных условиях человек меняется.
Но сейчас другое поколение…
Поколение другое, не спорю. У них другие идеалы, другая обеспеченность. Вот говорят, что студентам сейчас трудно. Господь с вами, как это трудно? Нет ни одного студента без мобильного телефона и компьютера. У многих есть машины – посмотрите в окно. А когда я училась в университете, у меня были только спортивные ботинки, туфли смогла купить только на четвертом курсе. Я брала с собой в университет рубль и покупала на него в буфете винегрет. Все. Как можно сравнивать тех студентов с нынешними? Уровень жизни другой. И тем не менее, я уверена, что если будет такое горе, война, то пойдут воевать.
Но у вас, наверное, была какая-то идея? За кого, за что воевали?
Мы шли воевать не за Сталина, и не за партию, а за наших людей, которые умирали в деревнях. Меня иногда спрашивают – а как я вижу фашизм, что такое фашистские войска? Помню, в Краснодар пришли немцы. Они загоняли в санитарные машины раненых, пленных, а потом закрывали дверь и пускали туда выхлопные газы. Люди задыхались. Потом немцы вываливали трупы в ров. Я это видела. И какого Сталина я могла защищать? Наши люди гибли в душегубках.
К тому времени никаких иллюзий по поводу Сталина у вас не было?
У интеллигенции – нет. Мы, конечно, всего не знали, но понимали многое. Я видела в деревнях наших девушек, изнасилованных немцами, видела сожженные дома. Но потом я увидела и другое. Мы подошли к Германии, и там в немецких концлагерях сидели наши воины. Освободили их. Выходили эти ребята в полосатых робах. Те, кто сумел выжить в концлагере, улыбались нам, плакали от радости, что оказались на свободе. А наша власть сажала их в теплушки и отправляла прямиком в лагеря. Мы сначала не понимали, куда их везут. Но быстро все узнали. Как мы могли относиться к этой власти, которая убивала своих людей? Вот — с одной стороны немецкие душегубки, с другой – наши лагеря. Какие у меня могли быть иллюзии?
Сколько вас, «ночных ведьм», осталось сегодня?
Из Москвы ушло в полк примерно 50 человек. Осталось восемь, а на нашу традиционную встречу 2 мая пришли только двое. Я в этом году должна была там быть, но не смогла добраться. Садовое кольцо перекрыли – какие-то спортсмены там бегали, машина проехать не смогла. Так что на встрече были только те, кто живет в пределах Садового, – Герой Советского Союза Дуся Пасько и Оля Яковлева.
Ирина Вячеславовна, а государство перед вами выполнило свои обязательства? Никто не был брошен, забыт?
Нет, никого не забыли. Все нормально. Другое дело, что не у всех сложилась жизнь после войны, не все смогли найти себя.
