Политическая доктрина суверенной демократии

"Суверенная демократия" - уже не просто эффективная политическая концепция. Она превратилась в действующую доктрину. Она реально консолидирует правящую элиту и правящую партию. Она признана на Западе. Она - "живая". Возникающие вокруг нее дискуссии свидетельствуют о ее популярности. И о том, что российский правящий класс - не закостеневшая сословная группа, а динамичная элитная коалиция. А это - гарантия продолжения демократического развития страны. Традиционный потенциал "подлинной демократии" и "государственного суверенитета" несопоставим с тем интеллектуальным и коммуникативным зарядом, который несет в себе "суверенная демократия".

От идеи к доктрине

Заместитель руководителя администрации президента — помощник президента Владислав Сурков инициировал дискуссию о национальных приоритетах (весна 2005 г.), а затем выступил с основными положениями "суверенной демократии" перед активом "Единой России" (февраль 2006 г.). Распространение этих идей в среде экспертного сообщества и политической элиты произошло очень быстро. В формировании собственно доктрины "суверенной демократии" приняли участие ведущие политологи России: Вячеслав Никонов, Глеб Павловский, Валерий Фадеев, Виталий Третьяков, Андраник Мигранян, Алексей Чадаев, Максим Соколов, Леонид Поляков, Виталий Иванов, Леонид Радзиховский. Каждый из них высказал собственное понимание ее базовых положений, и это стало одной из причин системного характера новой доктрины. К лету 2006 года вокруг "суверенной демократии" консолидировалась большая часть политического класса. Ее поддержал президент Владимир Путин. А в сентябре "Единая Россия", главная политическая партия страны, провозгласила в своем программном заявлении "стратегию качественного обновления страны как суверенной демократии".

Доктрину "суверенной демократии" быстро восприняли на Западе. Россия навязала G8 свою повестку дня, а Владимир Путин выступил на саммите как основной ньюсмейкер. Можно спорить о деталях, но саммит стал свидетельством международного признания новой идентичности нашей страны, описываемого именно формулой "суверенная демократия". Как отмечала Los Angeles Times, "Вашингтон должен смириться с тем, что нынешний Кремль будет энергично отстаивать национальные интересы России и не станет уклоняться от конкуренции с Западом в борьбе за политические и экономические преимущества". "Суверенная демократия" ясно прочитана (и понята!) на Западе как стратегия последовательной, комплексной и жесткой защиты национальных интересов — при сохранении открытости страны, демократических институтов и рыночных механизмов российского образца. И не беда, если Джордж Буш считает, что суверенной демократии не бывает, а Дик Чейни предлагает собственную трактовку этого термина. Полагаю, это лучшее свидетельство "живучести" и органичности созданных по инициативе Кремля конструкций.

Авторский проект

"Суверенная демократия" — не калька с sovereign democracy, а авторский проект. Формула "sovereign democracу" была создана американской политологией и пропагандой в период противостояния Запада с Советским Союзом. Однако определение "sovereign" означало в ней "независимая", а еще точнее — "независимая от СССР". Дик Чейни, обращаясь к лидерам восточноевропейских стран в Вильнюсе, говорил о "сообществе суверенных демократий" именно в этом смысле. Только СССР в качестве виртуальной "империи зла" сменила Россия. Некоторые эксперты считают, что термин был рожден на Тайване, который искал собственную, отличную от Китая идентичность.

Примечательно, что "sovereign democracу" долгое время была обречена на забвение. Вице-президент США, известный мифотворец, вспомнил о ней лишь спустя несколько месяцев после обнародования российской концепции "суверенной демократии" (октябрь 2005 г.).

"Наша российская модель демократии называется "суверенной демократией", — заявил Владислав Сурков. Ее антипод — "управляемая демократия", "навязываемая некоторыми центрами глобального влияния... шаблонная модель неэффективных и, следовательно, управляемых извне экономических и политических режимов". Уже в силу этого "суверенная демократия", транслируемая Кремлем, принципиально отличается от "sovereign democracу", разработанной в "вашингтонском обкоме".

Основы и гарантии суверенитета

Понятие суверенной демократии вытекает из логики Конституции. Конституция определяет Россию как "суверенное демократическое государство". Как удачно выразился председатель Конституционного суда РФ Валерий Зорькин, "суверенитет у нас демократический, а демократия — суверенная". И в самом деле суверенитет и демократия неотделимы. Гармоничное развитие национальных демократических институтов гарантирует суверену — народу России — свободу в принятии глобальных решений. А современные атрибуты суверенитета (прежде всего конкурентоспособность и обороноспособность), в свою очередь, гарантируют, что демократические институты будут развиваться без корректирующего вмешательства извне.

Немногие страны обладают сегодня полным суверенитетом, но Россия — всегда в их числе. Появившиеся в связи с саммитом G8 размышления о США как "последнем суверене" оказались не слишком состоятельными. Президент Джордж Буш ввел в политологический оборот оригинальный конструкт "демократия как везде", однако он оказался бессодержательным сам по себе, а кроме того, стал неудачной реакцией на российскую доктрину суверенной демократии. Универсальные (а особенно "привозные") модели демократии не пользуются спросом — смех журналистов после заявления Владимира Путина о неприемлемости демократии "как в Ираке" был весьма показательной реакцией. Споры о пределах и моделях суверенитета продолжаются в среде американской элиты до сих пор, и они явно способствуют укреплению реального суверенитета России. Для России сегодня неприемлем никакой мировой порядок, в котором она не влияла бы на принятие стратегических решений, не была "в совете директоров".

Суверенитет — политический синоним конкурентоспособности. СССР был одним из отцов глобализации, но сегодня выгоды этого процесса распределяются весьма неравномерно — и вряд ли в пользу России. Достижение конкурентоспособности абсолютно необходимо, но этот процесс займет годы и десятилетия. Как отмечали многие участники летнего бизнес-форума "Экономика суверенной демократии", ставка государства на крупнейшие корпорации сырьевого сектора и металлургии, а также суверенный контроль над ТЭКом и стратегическими коммуникациями способны гарантировать "политическую рамку" достижения национальной конкурентоспособности.

Глобальная энергетическая безопасность — гарантия нашего суверенитета. Россия отнюдь не стремится к имперскому доминированию на мировых сырьевых рынках. Национальные интересы страны в сфере энергетики заключаются прежде всего в стабильности отношений с потребителями нашей продукции и справедливых ценах. Но не только. Как справедливо отмечает Владимир Путин, Россия очень жестко ориентирована сегодня в поставках энергоносителей на европейский рынок. Диверсификация поставок с помощью таких проектов, как нефтепровод "Восточная Сибирь — Тихий океан", способна существенно снизить зависимость страны от традиционных потребителей сырья. А Североевропейский газопровод естественным образом снимает проблему транзита газа через ряд стран Восточной Европы. Однако надо ясно осознавать: цель российской политики в области энергетической безопасности — не превращение населения в "отряд по охране трубы", не консервирование сложившейся структуры экономики, а приток инвестиций в обрабатывающие отрасли, развитие высоких технологий и стимулирование инновационной активности. Через два десятилетия экономическая модель должна стать качественно иной — инновационной. Другого выхода нет.

Угрозы и вызовы

Ограничение национального суверенитета "сетевым управлением" и транснациональными корпорациями противоречит логике Вестфальской системы 1648 года и разрушает действующую систему Ялты—Потсдама—Хельсинки. Кто "учреждал" систему соотношения суверенитетов и определял политический смысл суверенитета? Крупнейшие мировые державы XVII—XX веков. Недавняя дискуссия в "Российской газете" показала: и руководители представленных в парламенте политических партий, и представители экспертного сообщества выразили весьма жесткое неприятие "ползучего" ограничения суверенитета тех держав, которые "учреждали" действующую систему международно-правовых отношений. Прежде всего российский истеблишмент считает недопустимым отказ от принципа невмешательства во внутренние дела — даже под предлогами "распространения демократии" и "соблюдения прав человека". Тем более что за этими универсальными, но довольно расплывчатыми формулами часто стоят конкретные экономические интересы крупнейших держав, и прежде всего интересы сырьевых корпораций.

Доктрина суверенной демократии способствует дальнейшему встраиванию в сложившуюся политическую систему парламентской оппозиции и изоляции оппозиции внесистемной. Электоральный цикл 2007—2008 годов внесистемная оппозиция де-факто считает для себя потерянным. "Империя свободы" Михаила Касьянова в этом отношении весьма показательна: помимо ее очевидной общей слабости, размытости и вторичности пассажи о диалоге и "круглых столах" явно адресованы не практической политике, а будущему. Не говоря уже о том, что, конструируя "Империю свободы", экс-премьер вынужден реагировать на доктрину суверенной демократии и высказываться по повестке дня, сформулированной отнюдь не им. При этом с основами суверенной демократии никто из серьезных деятелей оппозиции по существу не спорит. Показательно, что даже секретарь ЦК КПРФ по идеологии Иван Мельников признал ценность суверенитета и демократии для коммунистов.

Необходимо давать ответы на реальные угрозы национальному суверенитету и национальной модели демократии.

Угроза первая — быть "иванами, не помнящими родства". В проведении практической политики необходимо опираться на историческую традицию, в том числе использовать опыт СССР — разумеется, не лагерного барака, но модернизационного проекта.

Вторая угроза — проиграть в конкурентной борьбе. Ответ на нее — суверенный контроль над ТЭКом и стратегическими коммуникациями, а также использование исключительного российского положения на энергетическом рынке в качестве инструмента для развития высоких технологий и инноваций.

Угроза третья — ослабление обороноспособности. Ответ на нее вполне возможен: сохранять в постоянной боевой готовности стратегические ядерные силы, модернизировать силы быстрого развертывания и гарантировать постоянную адекватность ситуации военных расходов.

Угрозы олигархического реванша и национал-диктатуры также реальны. Путь их преодоления — создание национальной элиты и продолжение демократизации. А чтобы избежать утраты мобильности правящей элиты, необходимо создавать и совершенствовать механизмы постоянного обновления национальной элиты и широкого диалога ответственных политических сил.

Доктрина суверенной демократии представляет собой серьезный фактор реальной политики. У нее действительно есть реальный шанс стать не только основой программы "самой популярной партии" (Владислав Сурков), но и базой национальной программы устойчивого демократического развития. Она опирается на широкий внутриэлитный консенсус и новое путинское большинство — устойчивую национальную модернизаторскую коалицию. Наконец, она апеллирует к базовым ценностям современной России (материальное благополучие, свобода и справедливость).

Колоссальное количество мнений о суверенной демократии — очевидный знак того, что в России возможна и необходима напряженная интеллектуальная дискуссия. Она идет уже более полутора лет. Наличие акцентов в проводимой политике (а эти акценты подчеркивали и Дмитрий Медведев, и Борис Грызлов, и Юрий Лужков, и Минтимер Шаймиев, и Валерий Зорькин) характеризует российский правящий класс не как замкнутую сословную группу, а как широкую элитную коалицию, способную и к внутриэлитному диалогу, и к широкому диалогу с обществом и интеллектуальной средой. Нужно только не потерять в дискуссии общего для всех, сущностного, главного. Главное — в том, что Россия действительно стала другой. Какой? Суверенной, а значит, самостоятельно принимающей политические и экономические решения. Демократической, а значит, развивающей собственные демократические институты. И этого уже не изменить.

Дмитрий Орлов, член рабочей группы комиссии Общественной палаты по международному сотрудничеству и общественной дипломатии, генеральный директор Агентства политических и экономических коммуникаций, кандидат исторических наук