Интеллигенция и материя
Продолжаем дискуссию о месте интеллигенции в современном мире. Начало читайте здесь
Удел властителей дум в России - быть не в ладах с материей, и еще авторы "Вех" обратили внимание на умение свободно парящей интеллигенции преодолевать притяжение земных проблем - а заодно и тех трудностей, что связаны с вовлеченностью в скучные земные дела. Наблюдая за сегодняшнями жестами мыслящего сословия России, мы видим, что совесть нации за двести лет не слишком изменилась: ее мучают все те же угрызения совести - но не по поводу пренебрежения какой-нибудь недостойной, всегда случайной работой, а по поводу расхождения между историческим величием России (это неизменная аксиома) и ее современным плачевным положением (всегда имеющим место). Что же касается жалоб, их можно обнаружить еще в книгах Герцена и Гончарова, и суть их, если сказать вкратце, проста: мыслящему человеку в России некуда податься, не ценят у нас настоящего таланта. Не нужно быть Фрейдом, чтобы увидеть в этом очевидный симптом невроза обиды – корпоративного заболевания, в той или иной форме присущего всему сословию русской интеллигенции. Каждый присоединяет свою толику обиды, подразумевая, что этот мыслящий человек, который никем не востребован – я, и моя безвестность, моя ничтожная зарплата есть приговор вам – системе, власти, режиму…
Правда, в таком прямом виде обвинение режиму формулируется нечасто, единичные вклады суммируются в общую картину невроза зависти и обиды и подвергаются рационализации (в точности по Фрейду). И тогда мы слышим привычные обличения: "Царит сплошная бездуховность", "падение нравственности переходит все границы" – и так далее, вплоть до знаменитого "так дальше жить нельзя". Философ Борис Гройс прав: нет более сложной задачи для интеллигенции, чем понять одну совершенно простую вещь: так дальше жить можно (девиз любого жизнеспособного "среднего класса").
Настоящий интеллигент (если отбросить мифологию, успешно внедряемую в общественное сознание), распознается по трем вещам, от которых он отказывается. Вещи эти вполне материальные, собственно говоря, это три кусочка материи: бухгалтерские нарукавники, гигиенические подтяжки и ситцевые занавесочки.
Ну, нарукавники в комментариях не нуждаются: использование "нарукавников", то есть предельно добросовестное отношение к служебным обязанностям (вполне естественное для конструктивной бюрократии, описанной Максом Вебером), настолько неинтеллигентно, что обладатель нарукавников исключается из рядов интеллигенции еще более решительно, чем обладатель разводного ключа.
Подтяжки, вечный предмет для пренебрежения и иронии (вспомним, хотя бы Маяковского с его сатирическим образом: "гигиенические подтяжки имени Семашки") предполагают потребность регулярно следить за собой, заботиться о здоровье и вообще соответствовать некому корпоративному стандарту. Эта потребность ярко выражена у истеблишмента (ни в коем случае не путать с интеллигенцией!), но напрочь отсутствует у мыслящего сословия, неизменно выбирающего живописную неухоженность…Что ж, все рассчитано, такими их и любят женщины, так, в неухоженности, проще предаваться мазохистским медитациям на тему собственной отвергнутости и недооцененности.
Наконец, ситцевые занавески, едва ли не самый ненавистный кусочек материи. Тут требуется некоторое пояснение. Представим себе Родиона Раскольникова, сидящего в своей чердачной комнате и с тоской глядящего в окно. Ему, как известно, надобно мысль разрешить и притом так, чтобы к этому решению прислушалась вся общественность. Властителем дум хочет быть Родион, понимая в то же время, как трудно осуществить заветное желание, ведь все места властителей заняты. С другой стороны, рядом трактир, где наверняка сидит настоящий интеллигент Мармеладов. Пойти, что ли, и напиться с ним от беспросветности? Воистину неразрешимый вопрос мучает Раскольникова.
Периодически взгляд его скользит по окнам дома, стоящего напротив. На окнах висят красивые ситцевые занавесочки, одно из окон приоткрыто: виден стол, самовар, девушки, пьющие чай с бубликами. Вот, казалось бы, о чем можно взгрустнуть, чему позавидовать, глядя со своего чердака. Но даже в страшном сне не пожелал бы себе Родион Раскольников такой доли -–просто пить чай, сидя за ситцевой занавесочкой. Лучше уж побрататься с пьянью кабацкой, чем такое падение, чем измена самому себе и всем идеалам.
Презрение к ситцевой занавеске сохраняется и по сей день. Это отнюдь не означает отсутствия материальных устремлений или нескончаемых жалоб на нищету. Имеется в виду принципиальное нежелание (и неспособность) тратить лучшие дни своей жизни на обзаведение занавесками, то есть, заниматься систематическим трудом.
Три решительных нет составляют совокупность необходимых и достаточных признаков, по которым можно опознать интеллигенцию в ее подлинности. Короткий период 90х, последовавший после крушения самых долгосрочных иллюзий позади; время похмелья и абстиненции кончилось. Совесть нации вновь сомкнула свои ряды и возобновила прежние предпочтения. Враги, конечно, многочисленны и непримиримы и составляют два больших лагеря. С одной стороны это мещане, почему-то уверенные, что так дальше жить можно, с другой – властьимущие, исполнительный эшелон власти, чиновничество. Наряду с ними есть еще и предатели, изменники собственному делу: сегодня они носят обобщенное имя "шоумены", фабриканты "фабрики звезд". Предатели суть те, кто нарушил тройное табу, польстившись на один из кусочков материи, те, кто открыто провозглашает приоритет товарной формы над нетленностью творческого продукта (настоящий интеллигент должен делать это исподтишка, всячески отводя внимание от проблемы денежного эквивалента).
На первый взгляд может показаться, что совесть нации по-прежнему стоит в позе просителя с протянутой рукой. Но если присмотреться повнимательнее, можно заметить что властители дум постепенно восстанавливают свое былое влияние и вскоре с ними придется считаться и хозяевам кожаных кресел и властелинам кошельков. Руководство страны, и, прежде всего, президент и его окружение не то чтобы зачарованы главным духовным наследием русской интеллигенции, сводом размышлений об исторической миссии России, но, впервые за долгие годы находятся в курсе проблем, волновавших Константина Леонтьева, Достоевского или Ивана Ильина.
Распорядители кошельков, напротив, ни о чем таком пока не задумываются, все еще сохраняя успевшее войти в привычку презрение к "таким умным, но почему-то таким бедным". Однако их дети, наследники "новых русских", все более отчетливо обозначают свой выбор. Они, по большей части, все еще тусуются с попсой, но начинают прислушиваться к тем, кто владеет магией русской речи. Продукт, производимый интеллигенцией, снова входит в моду, это почувствовали и писатели, и режиссеры и даже философы. Если опираться на исторические примеры, такое положение дел могло бы предсталять нешуточную угрозу для существующей власти. Можно например, вспомнить, как пало самодержавие, затерроризированное либеральной интеллигенцией – у дома Романовых тогда не нашлось даже горстки приличных специалистов по словам, способных защитить с помощью аргументов стабильность империи. Можно вспомнить также, как советская номенклатура безнадежно проиграла борьбу за умы шестидесятникам: к концу брежневского периода любая попытка принимать официальную идеологию всерьез, рассматривалась едва ли не как слабоумие, и режим, державшийся на симбиозе цинизма и лицемерия, был, разумеется, обречен.
Повторится ли подобная ситуация сейчас? Тут, пожалуй, возможны два сценария, из которых первый, увы, более реален, тем более что речь идет о сохранении нынешней тенденции. Предположим, что "элита" (пока еще в кавычках) и дальше будет обустраивать запасные аэродромы, теплые местечки в Европе и Америке, направляя туда свои капиталы, своих детей, и свои помыслы. Чиновников в mass media будут все так же представлять сами чиновники, такие же невежественные и косноязычные, каких мы видим сегодня в телевизоре. А национальная идея, соответственно по-прежнему будет представлена на официальном уровне случайными и невнятными лозунгами вроде задачи "догнать Португалию по уровня ВВП на душу населения".
При этом сценарии интеллигенция ставится перед необходимостью смириться с ситцевыми занавесками и принять скромное обаяние гигиенических подтяжек. Кроме того, стражам духовности придется и дальше (как и сейчас приходится) внимать публичным речам рыцарей нарукавников, которые озвучивают отчеты своих ведомств еще хуже и бездарнее, чем эти ведомства работают. Ничего более противоестественного для российских властителей дум нельзя себе даже и представить.
Ясно, что "тайным" смыслом такого сценария является, скорее всего, идеология исправной сантехники, предлагаемая из лучших побуждений: жить без протекающих потолков, добросовестно работать на работе, обустраивать будни, не слишком вглядываясь в дальние горизонты… Что ж, для Швейцарии или Словении это вполне приемлемый сценарий. Но даже в случае Франции он уже вызывает сомнения – и уж тем более не годится для России с ее свободно парящей интеллигенцией. Для России тогда неизбежна до боли знакомая развилка: либо мерзость запустения и утрата культурной самотождественности, либо передача власти (при всеобщем народном одобрении) наиболее радикальным и безответственным элементам. Вся история России является тому подтверждением.
Знаменитое тютчевское "умом Россию не понять" периодически подвергалось пересмотру. В принципе не было недостатка и в конструктивных попытках сделать Россию "умопостигаемой", привести ее бытие к минимальной прозрачности хотя бы насильно. Административно-чиновничий Петербург Николая I и зрелый социализм Брежнева могут быть упомянуты в первую очередь.
Однако, именно эти сразу же приходящие на ум примеры, заставляют насторожиться. Некоторая умопостигаемость, или лучше сказать, предсказуемость чиновничей среды, не имеет ничего общего ни с декларируемой прозрачностью гражданского общества, ни с обычаями уже упоминавшейся конструктивной бюрократии. На это, впрочем не очень надеялись и сами рационализаторы. Но внимательного исследователя поджидает и другой сюрприз, касающийся уже изнанки социальных институтов, универсальной подкладки "слишком человеческого", говоря словами Ницше.
Вот мы вглядываемся в бескрайние просторы России в короткие моменты исторического затишья. Сразу же бросается в глаза лихоимство, ничем не ограниченной сервилизм и вообще можно сказать, что коррупция не просто цветет пышным цветом – ее соцветие расцвело, не упустив ни единого цветка. Понять такое умом было бы вовсе несложно. Но предположим, что мы продолжаем вглядываться в безрадостное зрелище. И тогда, рано или поздно, мы увидим, что в имманентном пространстве коррупции (понимаемой в изначальном смысле corruptio как порча или амортизация божественного порядка), в этой сверхпрочной на вид подкладке, обнаруживаются удивительные прорехи и зияния, уводящие во что-то уж совсем бездонное.
Самым проницательным наблюдателем первого имманентного периода российской умопостигаемости был, конечно, Гоголь. Особенности его инферноскопического зрения позволяли Гоголю в рутинных пространствах амортизации порядка, выявлять зоны прорыва "дьяволиады", каким бы антуражем они не маскировались. Дело вовсе не в стремлении "погреть руки" или прибрать к ним то, что плохо лежит. С этим-то можно было бы смириться – да и чем тут Россия отличалась бы от Турции или какого-нибудь марионеточного латиноамериканского режима? Нет, коллежский асессор, конечно, не упускает своего интереса, но делает это как-то странно, без энтузиазма, как бы реагируя на безвременье - по большому счету этот свой интерес ему не интересен и уж точно не идет впрок. Автоматизированная коррупция в России работает как паразитарная шизофреническая классификация, как целесообразность без цели. Подкладкой знаменитой "Шинели" оказывается все та же красная свитка.
Принуждение к умопостигаемости, требующее от реформаторов полного напряжения сил (притом еще в несвойственной для страны манере) все равно не приносит плодов. Безумие накапливается и происходит неизбежный срыв. Напротив, все духовные подъемы неизменно связаны с попыткой прорыва в трансцендентное, как бы оно ни выглядело и ни называлось: Ледяной Дом, Народная воля, Мировая революция или покорение космоса. Роковая предопределенность словно бы состоит в том, что трансцендентное покорение космоса всегда удавалось и будет удаваться России в отличие от неуклонного соблюдения правил гигиены. Ржавый пепелац в галактике Кин-дза-дза – вот краткий конспект всех посланий России в трансцендентное.
Странным образом Тютчев оказывается прав, независимо от того, цитируется ли его четверостишие со священным трепетом или с полной брезгливостью. Снисходительный взгляд на родное разгильдяйство также широко представлен в русской литературе. Вспомним "Капитанскую дочку" Пушкина, вспомним специфическое умиление автора по поводу домашних, непритязательных нравов, царящих в провинциальной, затерянной под где-то под Оренбургом крепости. Два с половиной столетия прошло с момента описываемых событий, а все так узнаваемо и безысходно: вся Россия предстает как крепость, куда прибыл служить Гринев. Напрашивается некое патриархальное всепрощение. Но возможен и иной взгляд на обстановку в крепости, выражающий ощущение безнадежности: если уж простые повседневные обязанности выполняются столь бестолково, что вражеским диверсантам просто незачем себя беспокоить, что тогда говорить о ситуации, когда прозвучит труба и враг объявится у ворот? Однако это ощущение принципиально ошибочно. Не надо и врага у ворот: как только по цепочке пройдет шепоток, а по спине холодок: мол, государево дело, безвременье тут же кончится и разрозненные лоскутки начнут собираться в красную свитку. Лишь бы государево дело имело надлежащий размах и было направлено перпендикулярно нормальному ходу вещей – за энтузиазмом дело не станет. Стало быть, история подтверждает, что русская интеллигенция обретает единство с народом и свою грозную силу всякий раз, когда из трех кусочков материи ей удается сшить красную свитку. Или походную шинель, что, нередко, одно и то же.
Тем не менее, я полагаю, что сценарий, предполагающий иное развитие событий возможен и имеются в наличии даже благоприятствующие ему обстоятельства. Как ни странно, одно из них – это еще не преодоленная усталость перестроечных времен, пока еще слишком свежий опыт последнего поражения. Другое благоприятное (в столь же парадоксальном смысле) обстоятельство – глубокий кризис служебной государственности вообще, обветшалость общеевропейского дома, грозящая разрушениями в любой момент. Наконец, инстинкт самосохранения, очень своеобразный, но все же присущий интеллигенции несмотря на ее очевидное "влечение к смерти".
С него и начнем. Неизменная оппозиция по отношению к власти необходима лучшим умам и совести нации для поддержания ореола гонимости и непризнанности. Этот ореол имеет, во-первых, эротическое значение (статус непризнанного гения всегда был в России кратчайшим путем к сердцу избранницы), во-вторых, он всякий раз позволяет с достоинством уходить от ответственности, сохранять свободно-парящее бытие поверх барьеров. Ясно, что образ гонимого пророка настоящий интеллигент никогда не уступит, никогда не согласится поменять на роль титулярного советника.
С другой стороны, даже русский язык, величайшее достояние России, как показывает та же история, не может быть сохранен вне империи: печальный опыт российских диаспор последнего столетия демонстрирует, что язык русской образованности, равно как и ее специфические творческие импульсы могут процветать или хотя бы просто существовать лишь под прикрытием кокона государственности. Причем только чрезвычайная государственность мобилизует духовный порыв с надлежащей интенсивностью, служебная государственность его, в лучшем случае, консервирует.
Отсюда вытекает инстинктивное влечение интеллигенции к имперскому началу –при сохранении негативизма ко всем его конкретным воплощениям. Выход из этого противоречия возможен: интеллигенции следует предоставить монополию от обустройство эстетического измерения империи, решительно перекрыв доступ к исполнительным механизмам. Эта воистину филигранная (но крайне важная) пропорция нуждается в дополнительном рассмотрении. Еще Ницше заметил, что некоторые, быть может самые яркие и причудливые явления духа, нуждаются в защите от себя самих. Российская интеллигенция вне всякого сомнения принадлежит к этому роду. Ее собственный проект воли к власти подразумевает, прежде всего, господство над умами и душами, однако, он периодически размыкается и в политическое измерение. Здесь должен быть поставлен защитный барьер. Ибо писатель у власти, у руля государства, это едва ли не самое страшное, что может постигнуть "подданных" в условиях чрезвычайной государственности. Уж "дорвавшись", автор непременно отыграется за невостребованность на своем основном поприще, а вопрос "тварь я дрожащая или право имею" решит уж точно не в пользу старушек. Им, процентщицам, мало не покажется, как и всей их либерально-рыночной стихии. Опыт компенсации творческих неудач в политическом измерении впечатляет – от несостоявшегося актера Нерона до недоучившегося поэта Джугашвили. И нельзя не признать, что российская интеллигенция, с ее обостренными до невроза чувствами зависти и обиды, особенно опасна в случае проникновения ее "нераскаявшихся" представителей в прямую исполнительную власть. Вспомним, чтобы далеко не ходить за примерами, типичного российского (в советской версии) интеллигента Звиада Гамсахудия, вспомним и национальные культурные элиты СНГ: ведь именно они занимают самые антироссийские позиции, которые, к счастью, как-то амортизируются практическими политиками. Или представим себе у власти писателя Лимонова… Что ж, придется опять сделать ссылку на историю и отметить, что никакое "лицемерие властьимущих" не сравнится по своей губительности с фанатизмом творческим размахом действительного поборника духовности.
Следовательно, создание заградительного барьера жизненно необходимо для самой русской интеллигенции. В то же время, производство идеологических составляющих власти, в том числе и национальной идеи, нельзя доверять просто преданному чиновнику, даже самому надежному "члену команды". Как раз здесь интеллигенция незаменима: ее чутье, ее эстетический вкус могут быть мобилизованы для выработки идей вдохновенной имперской государственности или для обновления гражданского общества. Увы, правила хранения трансцендентных ценностей похожи на правила обращения согнем. В обоих случаях нужна осторожность (это и имел в виду Ницше). Огонь, - тут, кстати, можно вспомнить любимую русской интеллигенцией метафору горения,, способен согревать дом и душу, но если он вырвется из очага и перекинется на все вокруг – пожар неизбежен. Вплоть до пожара Мировой революции. Обвинять в этом интеллигенцию конечно, можно, но неразумно, ведь это все равно, что обвинять дождь в том, что он мокрый.
Итак, возможность "поставить интеллигенцию на службу обществу зависит от искусства соблюдения пропорций, - не случайно у Аристотеля и этика и политика рассматриваются как искусства выбора правильных соотношений, как некое исчисление, опирающееся не столько на расчет, сколько на эстетическое чувство.
В свою очередь, властители дум, сосредоточенные на собственном деле, беспрекословно подчиняются критерию вкуса. Подвластное им образованное общество будет расплачиваться вниманием, восхищением и даже деньгами, понимая (эх, если бы удалось понять), что непосредственная вовлеченность интеллигенции в чистую коммерцию столь же бесплодна и опасна, как опасна и ее непосредственная вовлеченность в чистую политику.
Об авторе
Секацкий Александр Куприянович
Философ, критик.
Родился в 1958г. в Минске, кандидат философских наук, доцент философского факультета Санкт-Петербургского государственного Университета. Член объединения Петербургских фундаменталистов. Автор книг "Соблазн и воля", Три шага в сторону", Сила взрывной волны", "Прикладная метафизика", "Борей принт" 1999; "Онтология лжи" СПб.и др. Живет в Петербурге.
Публикации в журналах "Комментарии", "Ступени", "Сфинкс", "Пари-матч", "Звезда Востока", "Октябрь" и др. Лауреат премии "Лучшему критику" по версии "Борея" за 1995 г.
За период с 1995 года на философском ф-те СПбГУ прочитаны следующие спецкурсы:
1. Онтология лжи и происхождение лжеца.
2. Опыт философского анализа маргинальной литературы. (совм. с А.Н.Огарковым).
3. Современная социальная философия.
4. Социально-философский анализ эзотеризма. (совм. с К.С.Пигровым).
5. Метафизика войны.
6. Время, пространство и номадизм (совм. с К.С.Пигровым).
7. Цикл лекций "Метафизика большого города" (Прага, окт. 1998)
ПРИГЛАШАЕМ К БЕСЕДЕ
Многие темы можно и нужно широко обсуждать. Эта рубрика – не форум и не чат, не обмен репликами, а именно содержательная беседа, к которой мы вас приглашаем.
Правила работы простые: пишите по теме, коротко, ясно, обоснованно. Старайтесь не повторять то, о чем раньше много писали и говорили. Будьте корректны по отношению к оппонентам, возражая им, давайте ссылки на их материалы.
Желаем творческих успехов!
Прислать материал (в теме письма укажите "Интеллигенция и власть")
