Выпал из гнезда

Года два назад "Ленком" заявил о намерении поставить роман Кена Кизи "Над кукушкиным гнездом". Для этих целей он даже собирался выписать из-за морей-океанов самого Милоша Формана. В результате за Кизи взялся представитель ближнего зарубежья болгарин Александр Морфов. Его спектакль "Затмение" стал одной из самых ярких премьер уходящего года.

Предприятие казалось безнадежным. Во-первых, ставить на сцене произведение, по которому уже снят известный фильм (и которое многие благодаря фильму и узнали), занятие, мягко говоря, неблагодарное. Во-вторых, сам роман с его контркультурным пафосом не то чтобы безнадежно устарел, но актуальность свою явно подрастерял. В-третьих, поди переиграй Джека Николсона в его коронной роли...

Не скажу, что Александр Абдулов сыграл Макмерфи ярче Николсона, но он сыграл глубже. Он сделал почти невозможное - заставил поверить в абсолютную правоту своего героя. А ведь положа руку на сердце даже в годы затхлого советского застоя его правота казалась небезупречной. Особенно в фильме Формана, очень спрямившего смысл романа. Кизи, равно как его психоделическому подельнику Тимоти Лири, американская демократия с ее пуританскими нравами представлялась такой же репрессивной штукой, как советская власть нашим диссидентам, но разрушение социальных оков все же не было для них самоцелью. Оно было лишь следствием преображения человеческого сознания (существовал даже план запустить ЛСД в водопровод, чтобы сделать революцию этого самого сознания неотвратимой). В их социальном бунте было свое метафизическое измерение.

У Формана, бежавшего от развитого чешского социализма в объятия американской демократии, контркультурный пафос превратился в антитоталитарный. Мысль о сущностном переустройстве мира свелась к обличению порядков психбольницы (читай - полицейского государства). То, что свобода воли кажется абсолютной ценностью лишь в условиях внешней несвободы, что в ней как таковой есть бесовство, ведущее к хаосу в социуме и к скверне в душе, наконец, что антонимом слова "свобода" является не только слово "тюрьма", но и куда более важно понятие "самоограничение", - в общем, вся эта диалектика Формана мало занимала. Главным в поведении Николсона-Макмерфи был деструктивный пафос. Разгромить гребаную психушку, вырваться на волю, в пампасы, а уж там заживем... Этот свободолюбивый пациент, если что не так, мог и бритвочкой по глазам полоснуть, но рядом с гестаповцами из психбольницы он все равно казался душкой (у популярности блатного фольклора в среде советских интеллигентов тот же, я думаю, генезис).

В герое Абдулова вообще нет бунтарства. Он не нарывается на конфликты, не лезет на рожон и готов выполнять предписания, если они разумны. Он не против порядков восстает. Он не терпит надругательства над здравым смыслом. В нем не деструктивный пафос, а конструктивный. Среди врачей и их пациентов он единственный абсолютно нормальный человек - любящий женщин, знающий толк в азартных играх, умеющий рассказать анекдот и ясно понимающий: если у юноши проблемы с девушками, эти комплексы снимаются не беседой с психотерапевтом, а походом в бордель. Если музыка мешает разговаривать, ее надо сделать потише, а если хочется танцевать - погромче. Ну чего тут, епть, огород городить.

В белом, стерильном, сверкающем кафелем и сталью и абсолютно бездушном пространстве (изумительная, как всегда, работа Давида Боровского) все постояльцы обладают душой. Только один Макмерфи - душевным здоровьем. В отличие от героя Николсона, он совершенно не способен к насилию, но неожиданно готов к состраданию. Этого мотива, как кажется, нет не только в фильме. Его нет и в романе. Он явно привнесен в сюжет самим Абдуловым. Только такой Макмерфи и мог быть убедителен сегодня. Только такой Макмерфи мог одержать нравственную победу над медсестрой Рейчел (Елена Шанина), которая конечно же не гестаповка никакая. Она мать родная своим больным (фактура актрисы выбрана тут безошибочно), но душевного здоровья в ней не больше, чем в ее клиентах.

Надо конечно же сказать добрые слова в адрес Александра Морфова, первого на моей памяти режиссера, удивительно точно вписавшегося в эстетику "Ленкома". Глядя его "Затмение", получаешь редкое в сегодняшнем театре простодушное зрительское удовольствие. Он умело балансирует на грани между серьезным спектаклем и анекдотами из жизни психов.

Врач (о притаившемся под колосниками пациенте): "А ведь мы собирались его выпустить".

Медсестра: "Вот и выпустим, если поймаем".

Массовка, состоящая из полудурков, - это, заметим, фирменный захаровский прием. Морфов использовал его в своей постановке легко и изящно. Но главным героем спектакля стал все же не он, а Александр Абдулов. Прекрасный русский артист переиграл великую американскую звезду просто потому, что противопоставил душевному затмению героев не страсть к самоутверждению, а ясный и просветленный ум. Он обнаружил в своем Макмерфи то, что выше свободы воли, - силу духа. Кто бы мог подумать, что роман Кена Кизи написан об этом...